КРЫЛЬЯ АНГЕЛА

(из детских воспоминаний)

С течением лет все чаще вспоминаются детские и отроческие годы. Вот и я, видимо, приблизился к таким дням. Стоит остаться одному, как всплывают воспоминания. Часто, даже слишком часто, ухожу я в прошлое. Задумываюсь, даже не замечая, о чем думаю. Возможно, кому-то покажется смешным — разве можно задумываться, не ведая о чем. А у меня бывают моменты, когда не знаешь: то ли смеяться, то ли плакать. Вероятно, это от одиночества... Вдруг, откуда не возьмись, возникают, точно табун, и обволакивают разные мысли. В мгновение ока они успевают пленить душу, и тогда хочется течь, барахтаясь и плывя, в этом потоке, но увы — его уже нет. В мыслях и душе остаются только осадки этого потока.
Говорю — только «осадки». Ан нет — не только. Эти чувства, окрыляя душу, заставляют тосковать по далеким годам, искать и находить искомое. Это — наподобие того, как птенец выпав из родного гнезда, глядя вверх, с отчаянием зовет мать, улетевшую в поисках корма. Вот тут-то оживают, отталкивая друг друга, пережитые, но забытые события, заблудившиеся в тупиках далекого детства. Не знаю: кто и каким образом может оторвать меня от этих сладких грез. На какое время и насколько далеко я удаляюсь к ним и — возвращаюсь, удаляюсь и возвращаюсь. Мысли бегут стремительно, не нуждаясь в билетах...
С тоской вспоминая о детстве, прошедшем в пятидесятые годы в простой татарской деревне, вдали от больших дорог и каменных городов, можно говорить о многих поучительных событиях. Расскажу-ка вам об одном из них...
Наша речка Кирмэн летом мелководная. Бывают годы, когда в самый зной она почти пересыхает. А за рекой — гора, где проходят наши детские забавы. В начале весны эта гора точно магнитом притягивает нас, деревенских мальчишек. У нас зимы длинные, бесконечные. Снегу — завались. По два месяца трещат морозы, по два месяца бушуют бураны — нос не высунешь. А когда дни переваливают к весне, и солнце начинает посылать свои лучи на нашу деревню, из-под снега выбиваются ручьи, первой очищается вершина горы. Если же на вершине показывается проталина размером хотя бы с тюбетейку, то мы, пяти-шестилетняя мелюзга, соскучившаяся по солнцу, земле, звонким ручьям, несемся туда. Я сказал «гора», конечно же, гора — для малышей, никогда не покидавших деревню. У нас даже в мыслях нет, что могут быть более высокие места. А если посмотреть, то, что мы называли горой, был просто-напросто холм.
Вспоминаю, как с вершины самого высокого места нашей деревни, мокроносая малышня, глядя далеко за горизонт, предавалась мечтам, и глаза мои наполняет теплая влага. Телевизора нет, радио нет. Если в деревни случайно появится заблудившаяся машина, — это бывает один раз за все лето. Не то, чтоб до больших дорог, даже до рек Вятка и Кама — самое меньшее двадцать километров. Взрослые говорили: живем как на краю преисподни. На первый взгляд оно и так. Если же посмотреть сегодняшними глазами, то, что называлось адом, на самом деле был рай. А мы сами, хоть и носили латаные штаны и старые бешметы, были счастливые, как птицы истинного рая. По-настоящему были счастливы.
На прогалине, только что освободившейся от снега, скинув свои бешметы и обувку на прошлогоднюю траву, мы носились вокруг холодных ручьев, брызгаясь водой — не могли наиграться. Улицы и сады деревни еще лежат под толщей снега, а мы, мол, на горе встречаем весну, бегаем босоногие по черной земле. Мы даже не думаем о том, как потом будем мучаться по ночам, когда начнут зудеть цыпки. Это впереди, когда мамы будут искать гусиное сало и этим салом натирать наши ноги.
Как-то раз, забыв обо всем, мы заигрались до сумерек. О доме никто не вспоминает. Вдруг раздался зловещий гул. Мы перепугались как ягнята, встретившие волка на опушке леса, сбились в кучу. Недоумеваем: откуда этот тревожный рев... У кого спросить совета, к кому обратиться за помощью. Притихли, затаив дыхание. А гул нарастает, нарастает... Это отрезвило нас. Он шел с другой стороны горы, от леса. Мы уставились в ту сторону.
— Что за грохот, ураган что ли? — дрожащим голосом спросил Бари.
— Господи, а вдруг гора задвигалась?.. Если из леса хлынет вода, и начнется паводок — мы пропали. До деревни не добежим, — сказал самый старший среди нас Минлегаяз.
Мы не раз слышали от старших о наводнениях, которые крошили льды, уносили мост, как щепку. Поэтому быстренько накинули одежду, снятую во время игры, припустили к единственному мостику, чтоб скорей попасть домой.
А гул все громче и грозней, рев все приближается. На мне сапоги старшего брата, поэтому начал отставать от друзей, которые неслись, что есть мочи... А я отстаю. К тому же еще и упал, увязнув в глубоком снегу. Выбрался с трудом и опять бежать. Вдруг чувствую: на мне один сапог, другой остался в снегу. Силен был страх, если я в одном сапоге пробежал довольно долго. А сапоги-то брата. Он мне «не трогай», а я все равно надел. Его голос звенит в ушах, его взгляд перед глазами. А сам все бегу, не хочется отставать от других... И сапог не оставишь. То вперед подамся, то назад. Мечусь, не зная, как быть. Видно сапог был дорог. Повернул назад. Долго искал его в слежавшемся снегу. Даже найдя его, никак не мог его вытащить. С большим трудом вытянув, схватил и побежал, не надевая.
А ребят как ветром сдуло. Они благополучно пробежали мост и исчезли в деревенском тупике. Я же вынужден был остановиться. Мостика не было. Вода, клокоча и пенясь, сметала все на своем пути, в мгновение ока снесла мостик и уволокла за собой. Я замер одинокий, как идол. Неистово несутся льдины, налетая друг на друга. Старшие рассказывали о том, как вода из леса уносит запряженных лошадей и коров, сметает мельницу — кормилицу деревни, тащит жернова. Поток ревет, крушит льды. Тут я ощутил себя маленьким и беззащитным. Нелегко признаваться в своем страхе, но я очень испугался — закрыл ладонями глаза и долго стоял остолбенелый. Теперь домой не попадешь. Да и темнеть стало. Обо мне, наверно, никто не вспоминает. Дружки мои уже дома и сушат портянки у теплой печки. Едят дымящуюся картошку, пьют горячий чай...
Мои переживания — не передать словами. Я навек разлучен с мамой, отцом, родными... Однако не заплакал. Почему-то слез не было.
Не ведаю, сколько я простоял у края этого беснующегося потока. Было очевидно, что мне придется проститься с жизнью. Куда пойти, кого позвать на помощь... Кричать — кто услышит. Ведь этот мир для меня начинался с родной деревни — родной деревней и заканчивался. Когда стало темнее, вдруг мне почудился голос мамы. И вправду, по тупику, скользя и спотыкаясь, к реке бежала мама. То обгоняя ее, то отставая, за ней несся Минлегаяз.
— Сынок, не подходи к воде, — крикнула мама.
Ее голос почему-то дрожал. Чтоб показать, мне, мол, все нипочем, я сел на снег и неторопливо, спокойно стал натягивать сапог. Потом вскочил и сделал пару шагов к бешенной реке.
— Стой, куда идешь, ведь унесет, — крикнула мама. Я послушно остановился — раз мама велела.
— Не унесет, не поддамся потопу, — распетушился я.
Мама с Минлегаязом стояли у самого обрыва. Я не заметил, как замелькали тени. Не мог разглядеть из-за темноты.
Там среди мужиков оказался и мой отец. Они велели мне отойти подальше от реки и стали советоваться. Я вынужден был отступить.
— Я не боюсь, буду прыгать по льдинам, — расхрабрился я.
— Не болтай, стой на месте, — приказал отец. Попробуй ослушаться. — Жди, сейчас мы кинем тебе вожжи...
Кинуть — то кинули, но вожжи не долетели, упали у скачущей воды. Вновь кинули, повторилось то же самое.
— Мало одних вожжей, нужны еще, — сказал кто-то. Кто-то побежал в деревню.
— Может быть, принести пожарную лестницу, — предложил один мужик.
С ним согласились — пошли за лестницей. Вон сколько людей тревожится из-за меня одного — это придало мне смелости. Когда еще увидишь такое количество людей, собравшихся ради моего спасения. Не дадут же они утонуть мне.
— Рискнуть бы мне, — подал я голос и стал приближаться к потоку. Очень уж хотелось похрабриться перед отцом и матерью.
— Сы-ы-нок, — с болью в сердце простонала мама. А отец не стал тратить слов, показал мне кулак, величиной с козлиную голову.
Я был спокоен. Напротив меня стояли мои односельчане, страх улетучился без следа. Нас разъединяет взбешенная река, но я не одинок.
Появились вожжи. Но кинуть их мне не спешили, кто же потянет своего ребенка в грохочущие льды. Видимо, этому воспротивилась мама. Ушедшие за пожарной лестницей тоже не заставили себя ждать, кряхтя и пыхтя, притащили ее. Мужики словно решали сложную задачу, держат совет, перебивая друг друга.
— Достанет — довольно длинная.
— Достать — то достанет, а коль у мальца закружится голова, он полетит в воду.
— Да не полетит, не такой уж он размазня, как ты думаешь.
— Кинем и вожжи, пусть привяжет себя и скользит по ступеням.
— Дело говоришь, так и сделаем. Не будем терять время...
Трое-четверо мужиков осторожно протянули лестницу над всклокоченной рекой. Лестница была длинная, ее конец дошел до меня. Другой конец решили припереть к обрыву. И держать ее при помощи багров и вожжей. Люди боятся подойти близко к краю, он может обвалиться. Не предугадаешь норов весеннего паводка.
— Обвяжи себя вожжами.
— Крепко обвяжи, не спеши, — поучают меня
Дают советы, перебивая друг друга. Кого слушаться, какому совету внять... А я думаю по-своему. Когда собралось столько народу, разве дадут мне утонуть. Когда еще докажу, что я не мокроносый малец. Не обращая внимания на беспрестанные советы старших, я разок обернул вожжи вокруг себя, но завязывать не стал. Было неудержимое желание самому спрыгнуть на берег. Оно-то и победило.
— Готов, — крикнул я.
— Ты хорошо завязал узел? — спрашивают меня.
— Тяните, — крикнул я и смело лег на лестницу. — Сколько можно ждать?
Не могу не признаться: я так крепко вцепился в вожжи, что никакой ураган при всем натиске не смог бы вырвать их.
— Ну, давай, трогайся, шевелись, малыш, — подал голос отец.
Лишь теперь понял их замысел. Я-то думал, что меня вытянут с лестницей. Ан нет — она должна служить мне переправой, а я должен проползти по ней.
— Понял, — сказал я. — Раз так, я перебегу по ней.
— Не болтай, — послышался окрик. Ох и строгий у меня отец.
Я вновь лег на лестницу и пополз. Вы, наверно, видели в кино, как партизаны переползают линию фронта. Так полз и я. Ползти над бешено ревущей рекой — это не шутки. Легко только сказать, я знаю — сам испытал... И все-таки, страха не было. Я быстро перебираюсь по ступенькам. Лестница — не сплошная доска. Ступеньки далеки друг от друга, прояви чуточку неосторожности — не заметишь, как окажешься внизу.
— Не спеши, осторожней, — если бы отец не удерживал меня, я бы в два прыжка одолел лестницу.
Я уже на середине. Мужики стали успокаиваться. Разговаривают между собой, похваливают меня. А мне, конечно, приятно это слышать, и я ползу стремительней.
И вдруг лестница закачалась. Мужики, вскрикнув, стали отскакивать назад. Я же, зажав вожжи, не заметил, как слетел в снежно-ледяной поток.
— Сынок, — услышал я, как закричала мама.
Больше ничего не помню. Оказалось, что берег, в который упиралась лестница, обрушился. При такой скученности, как узнаешь: кто как ступил, какое произвел неосторожное движение. Возможно, вода подмыла берег.
— Сынок, не отпускай вожжи, — крикнул отец.
Я же невменяем. Меня обожгло холодом. И в моих глазах застыло, как вскакивали друг на друга и с яростью кидались на меня безжалостные льдины. Оказывается, я несколько раз уходил под воду и всплывал наверх, словно поплавок рыбака. Вода крутила, вертела меня, моя жизнь была во власти весеннего паводка.
И что за диво, когда все решили, что я утонул, я каким-то чудом оказался на большой льдине и сразу вскочил на ноги. Затем эту льдину прибило к обрыву. А я спрыгнул. Сам ничего не помню, как уж там было, но прыгнул на берег. Так, во всяком случае, рассказывали люди. Я так привык к этим рассказам, и мне стало казаться, будто я сам все помню.
— Аллах помог, сыночек взлетел на крыльях фэрештэ (ангела), — произнесла мама и, плача от радости, подбежала первой. До сих пор вижу, как она гладит меня своим теплым платком по голове, оставшейся без шапки.
— И я видела, когда он ушел под воду, ангел поднял его и поставил на льдину, — рассказывала Сапиятти. Как любовно называл тетушку Сафию деревенский люд.
— Поднялся на крыльях ангела, на крыльях ангела... И я видала, и я... — вторили и другие.
В нашем доме, в деревне зазвучали слова «ангел», «крылья ангела». И стар, и млад, встречая меня, все вспоминали этого ангела, Что за дела, выходит, только я один не видел его. Возможно, я был невменяем, что ничего не видел.
Помню, как меня завернули в теплую шаль и сухой бешмет и понесли домой, как потом отец хлестал меня березовым веником долго-долго в курной бане дяди Минлегали. Отец хлестал меня, пока спина и ноги не стали гореть огнем.
Пожилые земляки, даже теперь, при встрече со мной, вспоминают ангела. «Ты ведь спасся от весеннего паводка на крыльях ангела»,- говорят они. Я и сам не забываю об этом. Да и как забыть такое. Великую благодарность храню я в душе этому ангелу. Только очень жаль, что не смог увидеть его, погладить крылья и сказать спасибо.

Москва. Август 2003