Биография Произведения Интервью и статьи Фотографии E-mail
     
 

Крушение

X. Стенка на стенку

2 октября на Смоленской площади, что находится на Садовом кольце, собрались сотни тысяч людей. Стоило начаться митингу, как его окружили и начали теснить. Люди вынуждены были защищаться. Поджигаются машины, вооруженные железяками и камнями молодые люди оказывают настоящее сопротивление. Результат — как среди участников митинга, так и среди сотрудников милиции число убитых и попавших в больницы превысило сотню. И это происходит средь белого дня и не где-нибудь, а в самом центре столицы. А что говорят радио и телевидение по этому поводу?.. Обвиняют оказавшийся в осаде Верховный Совет. Дескать, все идет от него. Допустим, что это так. Но ведь органам власти было за несколько дней известно место и время проведения митинга. Раз так, неужели нельзя было предупредить людей заранее или рассеять их, пока не собралась настоящая толпа?
Можно было! Но тут цель другая: нужна суматоха, нужен шум-гам. Нужна причина, точнее, повод для применения оружия.
3 октября. Это уже день, ставший подлинным «кровавым воскресеньем». На некоторых площадях Москвы около часу дня должны были начаться митинги. Позднее, как потом выяснилось, их участники собирались мирными колоннами направиться к зданию Верховного Совета, к Кремлю и к Останкинской башне. Депутатам об этом было известно заранее. Москвичи тоже загодя оповещены по телевидению и через местные газеты. Следовательно, милиция и органы государственной безопасности имели время принять свои меры. Ничего неожиданного для них не было. Часов около одиннадцати в мой кабинет зашел знакомый депутат Володя. Он и поныне работает на ответственной должности в Государственной Думе, поэтому не стану называть его фамилию.
— Что ты тут сидишь? — спросил он, забыв поздороваться. — Вся Москва на ногах, а татарин сидит сложа руки. Не к лицу это вам, Ринат Сафиевич!..
— Да вот сижу, думаю. Сидеть без дела надоело, и вот жду, пока пошлют в тайгу на лесоповал...
— Успеешь, — говорит он. — Пошли. Может так случиться, что этот день станет днем нашей победы.
— А говорят, что завтра будут обстреливать из пушек...
— О завтрашнем дне пусть ишак думает. Ринат, пойдем на Октябрьскую площадь. Там должно собраться около ста тысяч человек.
— А что будем делать вечером? Ты же знаешь, что пути в эту сторону закрыты?
— Лучше быть вместе с народом. Кто знает, быть может, и блокаду прорвут.
Только что пришла в голову мысль: мой собеседник или был ясновидцем, или обо всем осведомленным заранее. В противном случае разве так допустили бы его во властные структуры. Удивительная штука эта жизнь...
Мы решили рискнуть и пошли в город. Как обычно, туда путь открыт. На сей раз обошлось без пинков и ударов дубинкой. Сели в метро на станции «Баррикадная» и направились на Октябрьскую площадь. Станция метро открыта, милиция соблюдает порядок, даже подбадривает: «Выходите, граждане, побыстрее, выходите живее».
На площади должен состояться большой митинг, об этом знает вся Москва. Но будто городская администрация еще не дала санкции на его проведение. Она получена только от районной администрации. На станции из трех экскалаторов два едут наверх, оба переполнены. Женщин почти нет. Давясь и толкаясь, наверх лезут одни мужчины и юноши. А вот эскалатор, что двигается вниз, пуст. Ребята, в коих сила переливается через край, забавы ради взбегают наверх по лестнице, двигающейся в противоположном направлении. Действительно забавно: бегут изо всех сил, а движения вперед совсем незаметно...
Толкаясь и протискиваясь, поднялись наверх, вышли на залитую солнцем площадь. А там уже яблоку негде упасть. Нет-нет, площадь забита не теми, кто пришел на митинг, а милицией и омоновцами, защищенными бронежилетами, касками и железными щитами. На противоположной от станции стороне стоят семь-восемь машин «скорой помощи». В эти машины уже кого-то несут на носилках.
Доносятся громкие возгласы: «Ельцин — фашист! Убийца...» Там и сям старики и старушки, кому удается приблизиться к сотрудникам милиции, ведут «агитационно-пропагандистскую» работу. Прислушиваюсь:
— Кому вы служите?
— Государству...
— А кто же это — государство? Бандиты, что заперлись в Кремле, или — народ?!
— Нам, бабуля, деньги платит государство. Мы находимся на службе.
— Вам платит не государство, сынок, а народ. Из нашего кармана платят, из кармана налогоплательщика.
— Ты уходи отсюда, бабуля, нам нельзя разговаривать, — говорит сотрудник милиции.
Точку в этом разговоре ставит подбежавший юркий офицер:
— Уведите отсюда эту старую суку, — приказывает он своим парням. — Что вы тут рассюсюкались с ней!..
Старушку пытаются оттащить под руки. Она кричит, зовет на помощь. Бабуля тоже не одинока, кто-то подбегает к ней. Опять идут в дело резиновые дубинки. А на стороне защитников бабули — одни кулаки. Начинается драка. Про старушку забывают. Кто-то шарахается в сторону с окровавленным лицом, кого-то уводят, кто-то остается лежать...
Вот такая картина на каждом шагу, в каждом переулке. Я обратил внимание, что бабули-пропагандистки к милиции приближаются совсем близко, а вот к ОМОНу — нет. Потому что на последних и смотреть страшно.
— А почему так? — спросил я у одной из старушек.
— Так те ведь, сынок, и на людей не похожи. Ты посмотри на них — точно в американских фильмах, — сказала пожилая женщина.
Впрочем, я и сам даже в мирное время боязливо озираюсь, проходя мимо этого самого ОМОНа. Вернее, стараюсь обойти их, если они встречаются на пути...
— Не похоже, что здесь будет митинг, — говорю я своему спутнику. Тот пожал плечами: «Как сказать...»
— Ты же видишь, на площадь никого не пускают, — беспокоюсь я.
— Ринат... Ринат, смотри-ка, что они вытворяют, — прервал меня спутник.
Группу мужчин, каким-то образом оказавшихся на Ленинском проспекте, окружили омоновцы, защищенные щитами, касками. Для начала били резиновыми палками по головам, а потом, когда люди немного приходили в себя, валили на асфальт и остервенело начинали топтать, пинать сапогами. У тех, кто пытался как-то поднять голову и встать на ноги, положение еще хуже — их бьют ребром железного щита. По голове ли, по шее или позвоночнику — об этом никто не думает, всех подряд словно косами косят. Даже, подходя, проверяют лежащих неподвижно в лужах крови. Дескать, не притворяются ли мертвыми...
Поправляя на себе форму как после большого дела, омоновцы отошли в сторону и присоединились к своим. Кто из них только что убил человека, кто совсем безвинен — не различишь. Вот, оказывается, все как просто. Обыденно поправляешь каску на голове или ремень на поясе и преспокойно встаешь рядом с другими. Всего и делов-то — никто ни о чем не спрашивает...
К безжизненным телам подъехали рядом стоявшие машины «скорой помощи». Никто не стал проверять, живы ли потерпевшие, нет ли — побросали на носилки и отнесли в эти машины. И все три машины, выстроившись в ряд, с тревожным пронзительным ревом понеслись к центру города.
Но тут я обратил внимание, что двое из омоновских парней, только что лютовавших на площади, приблизились к нам. Они прислонились к железной решетке, отделявшей их от толпы. Лица красные, взмокшие. О чем-то переговаривались, смеялись. Один из них стал переобуваться.
— Что случилось, натер ноги? — участливо спросил его товарищ.
— Палец, кажется, вывихнул. Пнул по голове, а она оказалась костлявой.
Тот, что постарше, поопытнее, посоветовал:
— Разве можно пинать по голове носками. Так можно без пальца остаться. А пятки сапог для чего?..
От услышанного у меня по телу пробежали мурашки.
Какая-то старушка, которая прислушивалась к разговору, стала по-своему увещевать молодцов:
— Что вы делаете?
А ответ короткий:
— Да так, поразмялись, — хохотнул один.
Волной качающаяся толпа, не умещаясь на тротуарах, не знает, что и делать. Ненависть людей сливается в единые возгласы: «Убийцы!.. Фашисты!.. Убийцы!.. Фашисты!..»
Состояние у меня под стать общему. Кажется, сумей я преодолеть железную стену из щитов и выбежать на эту площадь, то вцепился бы в горло одного из этих омоновцев... Сердце не умещается в груди...
Но и у меня нет иного выхода, как присоединиться к голосу толпы. И я кричу: «Убийцы!.. убийцы!..»
Что стало с этими людьми? В чем причина их зверства? На виду у всех, средь белого дня! В центре столицы государства, провозгласившего себя демократическим?! У Ленинского проспекта, напротив памятника Ленину...
Допустим, на площадь выходить нельзя. Но ведь можно же было отогнать людей обратно на тротуары? Ну, на худой конец задержать их и увезти куда-нибудь. Если нарушили закон — пусть отвечают.
Нет, они делают не так. Их не пугают свидетели, они не сторонятся иностранных журналистов. Бьют, давят, никого не боясь, бьют, упиваясь. Они уверовали в себя, в безнаказанность. Они крепко взялись и надолго. Долго еще это будет продолжаться!
Тут на память пришел один случай. То было в мае 1992 года. Группа российских писателей — Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Борис Можаев и я — приехали в Соединенные Штаты на встречу со своими собратьями по перу. Встреча должна была состояться в штате Калифорния, в городе Лос-Анджелесе. Вскоре после того как мы прилетели в Нью-Йорк, в Лос-Анджелесе объявили чрезвычайное положение. Конференция наша была отложена на три дня, и мы задержались в Нью-Йорке, в фешенебельной гостинице «Шератон». Я провел встречу в татарском клубе Нью-Йорка, был в гостях у его председателя Илдара Агиш и у Рустема и Гаты Камских.
Случилось же в Лос-Анджелесе вот что. Тамошние полицейские по ничтожному поводу избили до смерти чернокожего шофера. А местные власти попытались взять виновных под защиту. В знак протеста на улицу вышли массы людей. И за сутки в городе было все перевернуто вверх дном — разрушали, ломали, поджигали. Для усмирения взбунтовавшихся чернокожих сюда стянули многие службы охраны правопорядка, полицейских, военнослужащих, пожарных. Губернатор штата и Президент перед всем миром принесли чернокожим свои извинения. Были даны заверения, что впредь такое варварство не повторится. Только после этого на улицах установился порядок и люди разошлись по домам.
Когда мы приехали в Лос-Анджелес, там еще не успели убрать следы беспорядков: поднимался дым от обуглившихся зданий, повсюду были видны разбитые витрины, чувствовалось напряжение. И вот что удивительно: сколько полицейских противостояло взбунтовавшимся людям, но ни один человек не был избит или ранен.
Об этих событиях с горечью говорил весь мир. Американская общественность покаялась, она своими глазами увидела, к каким ужасающим последствиям приводит несправедливое нанесение обиды простым людям.
А вот у нас — будет ли когда-нибудь такое покаяние?! Или варварству нет конца?! Доколе станут торжествовать преступники, считая, что прав тот, у кого сила?!
Поистине — Москва слезам не верит. Ее мостовые не раз уже были политы кровью. И вообще в России недорого стоит человеческая жизнь. У всех должно быть в памяти, как Сергей Ковалев бил в набат по поводу нарушения прав человека в Чечне. Но не преступники, а сама Государственная Дума отстранила его от этого дела. Получилось так, что призывать к защите прав человека, к безопасности само по себе небезопасно. Что поделаешь...
3 октября. Москва. Вернемся на Октябрьскую площадь.
Я шел как в воду опущенный. Мимо меня быстрыми шагами проследовал депутат Илья Константинов. Узнал, но останавливаться не стал, лишь знаками предложил последовать за ним. Оказалось, на другом конце ту же миссию выполнял другой депутат, Уражцев. Тоже шагает размашисто. Прямо посередине улицы! Но я не пошел за ними. Честно говоря, недолюбливаю бородатых и не совсем доверяю им. А вот Илью, с его смоляной бородой, вообще не принимал всерьез, хотя и не питал к нему никакой антипатии. Мне казалось, что политика для него была чем-то вроде игры. Сперва он активно разрушал СССР, а теперь вот с таким же рвением решил «восстанавливать». Но он неугомонен, в нем так и кипит какая-то энергия. Вот и теперь одного его зова было достаточно, чтобы заполнившие тротуары и дворы люди дружно последовали за ним. Рассыпались по сторонам только что стоявшие сплошной стеной омоновцы. Не смогли оказать почти никакого сопротивления и милицейские наряды. А может, не захотели? Возможно, все возможно...
Мы, мой спутник и я, с удивлением наблюдали за всем этим. Народ валит валом. Октябрьская площадь волнуется как море. Откуда-то появились красные знамена. Кто-то встал у памятника Ленину и бросил в толпу какой-то лозунг. Милиционеров и омоновцев, которые только что чувствовали себя хозяевами положения, — как ветром сдуло, все они побежали на противоположную сторону улицы, к своим «Уралам» и КамАЗам, выстроившимся в ровные ряды недалеко от Госбанка России.
Людской поток, пройдя площадь, резко повернул на девяносто градусов, прорвав цепочку милиционеров, выстроившихся в несколько рядов. И, целиком заполнив Садовое кольцо, двинулся в сторону Центрального парка культуры. Колонна шириной в тридцать-сорок метров не имеет конца. Первыми прошли богатырского сложения здоровенные парни. За ними последовали мужчины средних лет, женщины, люди пенсионного возраста.
Мы наблюдаем. У нас нет другого выхода. Вот идущие впереди уже вступили на Крымский мост, а Октябрьская площадь все еще не освободилась. Не будет преувеличением заметить, что я никогда до этого не видел такого скопления народа.
— Чу! — сказал мне мой спутник. — Посмотри-ка повнимательнее на Крымский мост...
— А это еще что такое?
На самой середине моста образовалась железная стена, через которую не пролетит и птица. Сотрудники ОМОНа каким-то образом смастерили ее из своих щитов. А самих омоновцев — не счесть.
У меня екнуло сердце. Людской поток все ближе подходит к этой стене. Сейчас вот-вот на самой середине моста через Москву-реку произойдет страшное столкновение. ОМОНу дан приказ не отступать ни на пядь. А колонну, растянувшуюся на километры, теперь уже ничем не остановить. Это ведь не Первомайская демонстрация, во время которой люди выстраивались строго по семь человек в ряд. Тут — естественная стихия, желание отомстить за избиения в течение десяти-пятнадцати дней. Москвичи уже почувствовали затылки друг друга. Факт, достойный внимания: здесь молодежь, собравшаяся из всех регионов России. Есть такие, что приехали с Украины, из Белоруссии, Молдовы. Я знаю, здесь же находится и казанская группа из 36 человек.
Мы с моим спутником Владимиром не отрываем глаз от моста, а ноги сами идут вперед. Между передними рядами колонны и железной стеной осталось всего метров пятнадцать-двадцать. С той стороны стены из громкоговорителя раздался голос:
— Остановитесь! Образумьтесь! Проход на ту сторону моста категорически запрещен. Нам дано такое указание. Остановитесь! Остановитесь!..
В этом возгласе, кроме предупреждения, послышались и предчувствие беды, и страх...
Колонна на какой-то миг качнулась вперед. Установилась тревожная тишина. Сжимается сердце. Чем все это кончится?!..
Вдруг из группы депутатов, которые вели за собой всю колонну, раздался хриплый голос Уражцева. Он потребовал:
— Освободите дорогу! Дайте дорогу народу!.. Даю тридцать секунд. — И тут же по-настоящему стал считать: — Осталось двадцать секунд... пятнадцать... Десять... Пять... секунд.
Расстояние между железной стеной и людским потоком сокращается на глазах. Осталось не более семи метров... пять... три... И вот передние ряды, словно сорвавшись с цепи, что есть силы бросились на железную стену из щитов. Площадка на мосту будто застонала. Железная стена с треском раскололась. Между двумя потоками началась не поддающаяся описанию схватка. Омоновцы орудовали резиновыми дубинками и железными щитами, а те, что шли впереди людского потока, сопротивлялись кулаками и ногами. Те, кто шел чуть сзади, начали бросать камни и куски железа. При виде этого екнуло сердце: надо бы знать меру! Ведь противостоящая сторона этого и ждет. Они, ни минуты не колеблясь, пустят в ход оружие...
«Хлоп да хлоп, тук да тук... Ах да ух...» — только и слышалось на первых порах. Тем временем кого-то, кажется, стали сбрасывать с моста. Отступать было некуда, и омоновцы, не найдя другого способа спастись, кажется, стали прыгать вниз, причем по своей воле.
В этот миг я впервые в жизни воочию увидел, на что способны народные массы: когда они сплачиваются воедино, какую они обретают силу! Здоровенные омоновцы, только что стоявшие стеной, рассеялись, как щепки. А людской поток продолжил свое движение в сторону Смоленской площади.
Когда чуть погодя мы оказались на Крымском мосту, нас ужаснуло увиденное. Молодые ребята с жалобным стоном лежали у кромки моста. У одного разбита голова, у другого вывернута рука или сломана нога. Похожие лица, похожие глаза... Говорят на одном языке, семиэтажно ругаются. Это ребята, которые играли на одних и тех же улицах, учились в одних и тех же школах.
— Подойдем узнаем, как он там. Может, сумеем оказать какую-нибудь помощь, — говорит мой спутник.
Мы подошли к раненому парню. Расспрашиваем. Отвечает неохотно.
— Плохо тебе?
— От ваших расспросов мне легче не станет, — отвечает он и, то ли от нестерпимой боли, то ли не желая показать свое израненное лицо, окровавленными руками закрывает его.
— Неужели в глаз попали? — Я вмешиваюсь в разговор.
— Чепуха, — говорит он. — Только лоб.
— А давно служишь в ОМОНе?
— После весеннего дембеля.
— А сам москвич?
— Нет, из Смоленской области.
— Из деревни?
— Да.
— Почему решил идти в ОМОН?
— Квартира нужна... Деньги...
Я вытащил из кармана носовой платок и протянул парню. Деревня — мое слабое место. И парень этот мне как-то понравился. В деревенском жителе — русский он, татарин или чуваш — больше сохраняются добрые человеческие качества.
— Не надо, — отказывается он от платка. Но все равно спустя время вынужден взять и вытереть лицо.
— Чем ударили-то?
— Кажется, камнем.
— А сам бил кого-нибудь?
Парень смешался, дернулся.
— Куда ж денешься, бьешь!.. Квартира нужна. Есть жена, ребенок. Они в деревне, ждут моего вызова.
Разговаривать с ним было больше не о чем. Состояние его не столь тяжелое, как мы поначалу полагали. Прислонили его поудобнее к столбу, а сами пошли дальше.
Тут я сделал для себя небольшое открытие. В этот день с обеих сторон было много убитых и раненых. Но вот что странно: те из потерпевших, кто в растерянности сидел прислонившись к столбам, были сотрудниками милиции. Мне показалось: они не знали, что делать. К ним никто не подходил, никто с ними не разговаривал. Было похоже, что они и между собой-то говорили неохотно.
А те, кто был на противоположной стороне, спешат поскорее встать и, вытирая кровоточащие раны, присоединяются к своим. В крайнем случае, стараются убежать куда-нибудь подальше. Именно таким чаще всего оказывают помощь.
Остался позади Крымский мост. Мы изрядно устали. В то же время не хочется пропускать события, отставать от людского потока. Я смотрю в ту сторону, куда направились люди. Кажется, они уже приближаются к Смоленской площади. Сейчас мы тоже не простые наблюдатели. То, что произойдет дальше, имеет большое, может быть, даже решающее значение для таких «парламентских узников», как и мы сами. Мы шли по самой середине улицы, пролагая дорогу в гуще старушек и подростков, которые, чуть поотстав от основного потока, наблюдали за зрелищем. Когда бы еще пришлось шагать вот так, по самой середине Садового кольца — трассы, которая в любое время суток всегда полна машин...
Оказалось, что происходившее на Октябрьской площади и на Крымском мосту было лишь прелюдией. На Смоленской площади, вернее, на повороте, невдалеке от здания Министерства иностранных дел, толпу поджидали пожарные машины. Они были выстроены так, что загородили всю улицу.
Вдруг мы встрепенулись от неожиданности. Послышались хлопки, похожие на взрывы. Нам не видно, что произошло. Стреляют ли, взрывают ли — никак не поймешь.
— Начали стрелять, — говорит мой спутник. — Средь белого дня.
Оказалось, он ошибался. В толпу, приближающуюся к пожарным машинам, пустили так называемую «черемуху», слезоточивый газ.
Послышались крики, стоны. Тем временем мы тоже оказались в остановившейся толпе. Но в передних рядах паники еще не было. По всей вероятности, это не стало новостью для демонстрантов. Наоборот, передние восприняли это как сигнал к решительным действиям. Со всех сторон стали раздаваться возгласы «Ура!», «В атаку!»...
То, что творилось там, нельзя было понять. Кажется, «черемухой» сделали еще один залп. И по меньшей мере из двадцати машин стали поливать пенящейся жидкостью.
На площади, битком забитой людьми, начался настоящий потоп. Вскоре она превратилась в море: много воды и пены...
Оказалось, что по ту сторону от пожарных машин людей уже поджидали бравые омоновцы.
Противная сторона тоже не растерялась. В стекла машин полетели булыжники. А вскоре стали стаскивать с кабин устроившихся там пожарных. Еще несколько минут спустя противопожарные брандспойты один за другим были направлены в противоположную сторону. Пенистая влага теперь полилась на сотрудников милиции, они отступили. Колонны ценой смертей и крови стали бороться за каждый шаг. Когда мы подошли к месту побоища, пожарные машины были опрокинуты, отброшены на обочину, а одна даже была подожжена...
Что это? Милиция и ОМОН, призванные стоять на страже безопасности людей, избивают свой же народ. Что это? Люди в белоснежных сорочках и галстуках кидают камни в милиционеров. Что это?! Один лежит бездыханный, другой не может двигаться, весь в крови. О Аллах, спаси нас! Наверное, это и есть конец света...
Случившееся произошло в самой середине Смоленской площади, напротив здания Министерства иностранных дел. Куда ни глянь — везде кровь, раненые, лежащие на мостовой в крови. Не превращается ли в настоящую гражданскую войну игра, начатая политиками и руководящими кругами? А ведь мы еще не знали, что в то же время такие митинги происходили еще в двух точках Москвы. И там участвовали сотни тысяч москвичей. И там кипели страсти, бурлило недовольство, вскипала ненависть.
После «взятия» Смоленской площади те молодцеватые парни, что шли во главе колонны, совсем уверовали в свои силы. Потому что до конечной цели осталось совсем немного — до проспекта Калинина рукой подать. А оттуда — и до здания Московской мэрии (она размещалась в бывшем здании СЭВа), и до здания Верховного Совета, вот уже около двух недель находящегося в блокаде. Но как туда пробиться?
Как известно, Садовое кольцо не пересекается с Калининским проспектом, а проходит под мостом. Как раз именно там оборвалась жизнь трех ребят в августовские дни 1991 года. Подступы к мосту и на этот раз были перекрыты машинами «Урал» и автобусами. В кузовах — работники милиции. Я не понял, по какой причине, но они не пошли против народа. По всей вероятности, они были в резерве, поэтому продолжали сидеть на месте. А может, им поручено было охранять находящееся неподалеку посольство Соединенных Штатов. Во всяком случае, была, видимо, какая-то причина бездействия, иначе они не стали бы проявлять такую терпимость.
Людской поток не пошел к этим машинам, а по левой стороне двинулся на Калининский проспект ныне переименованный в Новый Арбат. Как ни странно, он был безлюдным, словно встречали какую-нибудь иностранную делегацию.
Но то был выходной день, и большое начальство отдыхало на своих дачах. Почему же в таком случае остановили движение на проспекте? Причем оно остановилось не в эту минуту, а часа два тому назад. Кого ждут?! Если они предполагали, что люди пройдут здесь, то для чего нужны были барьеры, установленные на Смоленской площади и на Крымском мосту? А может быть, все это заранее запланировано?! Не станет же народ играть по загодя составленному сценарию. И все же меня взяло сомнение. Не успели передние ряды колонны выйти на Калининский, как в людей начали стрелять со стороны столичной мэрии. Стрельба шла из десятков автоматов. Были ли погибшие после этого залпа — не могу сказать. По-видимому, это было сделано скорее для предупреждения и устрашения. Все же вдоль улицы просвистели пули, посыпались разбитые стекла из окон домов...
Толпа снова качнулась вперед. Кто-то присел на корточки, кто-то лег. Другие прижались к тротуару или отступили назад.
Мы шагали по краю тротуара и подошли уже было к Калининскому проспекту. Идти вперед — бессмысленно, там стреляют. Я впервые в жизни услышал свист летящих ко мне пуль. Они, оказывается, издают свист, похожий на шипение майского жука. Но это не майские жуки, с ним шутки плохи... Мимо нас пробежали молодые ребята. Один из них кричал:
— Захватить машины! Под мост!.. Под мост!..
На этот раз мы с моим спутником оказались в самом центре событий. И все последующее происходило прямо на наших глазах.
К этой группе присоединились другие, их оказалось довольно много. С молниеносной быстротой они очутились у машин, что стояли под мостом. Не стали трогать сидящих в кузовах милиционеров, зато начали одного за другим вытаскивать из кабин шоферов и офицеров. Парни садились за рули и заводили большегрузы. Трудно сказать, почувствовали ли это те, что находились в кузовах. Все произошло в мгновение ока. Если даже допустить, что это было заранее запланировано и тщательно подготовлено, — операция была проведена блестяще. А среди милиционеров то ли была паника, то ли они ко всему были безразличны — не поймешь. Хоть бы один из них оказал малейшее сопротивление.
Мало этого, оставшихся без прикрытия и без машин милиционеров окружили женщины, в основном старушки, чтобы оградить их от боевитых парней.
— Не трогайте их, они не виноваты. Они тоже наши дети, православные, — приговаривали женщины.
Захваченные машины «Урал» выстроились в колонны, моторы их взревели со страшной силой. Улицы заполнены людьми, на улицах паника, куда ни глянь — кто-то копошится под колесами. Словно исчезла боязнь смерти, точно так, как было на фронте...
В этот миг я сделал для себя вывод: разъяренных людей ничем нельзя напугать — ни резиновыми дубинками, ни железными щитами и касками. Это я говорю, имея в виду Крымский мост. Люди вынесли и слезоточивый газ, и поток пенной воды. Примером тому могут служить и события на Смоленской площади...
Наконец, из поворота на опустевший проспект Калинина, истошно гудя моторами, один за другим выскочили восемь «Уралов». Не сворачивая никуда, по середине пустынной улицы они беспорядочно двинулись к зданию Верховного Совета.
Расстояние небольшое. Машины его могут преодолеть за какие-нибудь тридцать-сорок секунд. К тому же беспрестанно стрелявшие из автоматов милиционеры то ли растерялись, то ли испугались — на какое-то время прекратили пальбу. Те, кто стоял в конце проспекта, не видели, что творилось на мосту. По всей вероятности, им не успели еще передать, потому что все произошло за считанные минуты. Они поняли это, когда машины приблизились к ним вплотную, но было уже поздно.
Идущие с ревом машины, кажется, не на шутку встревожили сотрудников милиции. Они беспорядочно рассыпались по сторонам, и приказ «стрелять на поражение» многие из них просто не услышали. В такой обстановке верх берет не исполнение приказа, а забота о собственной жизни. Словом, началась настоящая паника. Некоторые бежали, побросав железные щиты.
Ходом событий на проспекте уже управляли приехавшие на захваченных машинах люди. Они с ходу спрыгивали с автомобилей, отбирали у беспорядочно бегущих милиционеров их щиты и другое снаряжение. Вдобавок ко всему, к ним на помощь с победным кличем «Ура!» ринулся стотысячный людской поток. В это время мы тоже оказались в его середине. События увлекли нас настолько, что я потерял из виду своего спутника. Но беда небольшая. В такие минуты каждый незнакомец кажется тебе единомышленником.
Вдруг кто-то полоснул длинной автоматной очередью по толпе, которая бежала словно сорвавшись с цепи. Кто-то был ранен, кто-то упал замертво. Я и сам услышал, как мимо меня просвистели две пули. Невольно подкосились ноги — умирать не хочется. Но стрелявший оказался один, больше выстрелов не было. Милиционеры, потерявшие каски и железные щиты, беспорядочно перебежали мост и скрылись в направлении гостиницы «Украина».
Но пробиться к Белому дому было все еще нелегко. Имелись еще выстроившиеся железной стеной машины-водовозы. Куда их девать? Они стоят без движения...
Но раз поднялся народ, его трудно остановить. Какую-то машину оттащили, какую-то толкнули — все же расчистили путь для проезда. Потом каким-то образом освободили дорогу и от страшных колец спирали Бруно. Таким образом блокада, длившаяся более десяти дней, была прорвана. Площади, прилегающие к Белому дому, заполнили люди. Усталые, изможденные депутаты по одному стали выходить на улицу.
Я думаю, что все происшедшее в тот день в Москве никак нельзя представить себе в полном объеме. Народу вокруг здания Верховного Совета — целое море. События сменяются почти молниеносно. Масштабы происходящего слишком большие. Одни торжествуют. Другие чего-то требуют. Кто-то бахвалится теми «подвигами», которые совершил за день. Остальные наблюдают. Нет-нет да раздаются автоматные очереди...
Я совсем смешался, не зная, что делать, куда идти. Я же один-одинешенек... Вдобавок голоден. С самого утра во рту не было ни крошки. Недалеко от меня в какой-то группе заиграла тульская гармошка. Люди запели частушки. Пляшут, поют. Народ — талантлив, скажет — так уж резанет правду. Частушки в основном на политические темы. Перемывают косточки Ельцину. Рифмуют имена Гайдара и Ерина, Бурбулиса и Чубайса. Шахрая превращают в «малайку». Последнее сравнение мне понравилось особенно. Все-таки «малайка» — единственное татарское слово, услышанное мной в этот день.
Я смотрю на «счастливцев», которые, позабыв обо всем на свете, распевают частушки. Народ, на каком бы языке ни пел, всегда искренен, прямодушен и бесхитростен. И вообще народное творчество не может быть чужим. Его воспринимаешь сердцем. Русские люди в частушках своих и вовсе открывают «душу нараспашку». Частушка — это самый искренний вид устного народного творчества, обнажающего душу русского народа.
Тем временем кто-то положил руки на мои плечи. Оказалось, это Борис Можаев, известный писатель.
— Ну как? — спросил он после того, как мы обнялись. То ли он спрашивал о моем здоровье, то ли интересовался тем, что творится на площади, то ли его вопрос касался частушек.
— Хорошо, — ответил я, не уточняя.
— Народ — силен, — сказал Можаев так же многозначительно.
Было заметно, что писатель-аксакал взволнован. Он поспешил выразить мне признательность за то, что я нахожусь среди депутатов, защищаю Белый дом.
— Это мой долг, — ответил я. — Только вот пока неизвестно, чем все кончится. То ли наградят, то ли отправят за решетку...
Оказалось, он пришел сюда со всей семьей, с друзьями. Разошлись, условившись встретиться.
В здании Верховного Совета — десятки дверей. У двери под номером 14 встретились с заместителем Председателя Президиума Верховного Совета, депутатом из соседней Чувашской риеспублики Валентином Агафоновым. Рядом с ним два телохранителя.
— Ты куда это пропал? — спросил он меня с ходу.
— Не пропал, а вот людей к Белому дому привел, — решил отшутиться.
У Валентина Алексеевича рот до ушей. Не может скрыть своей радости.
— Давай, земляк, мы так сделаем. Поднимемся на четвертый этаж, наблюдать будем оттуда. Если стоять здесь, ничего толком не увидишь, — сказал он.
— Пошли.
Я был усталый после долгого хождения на голодный желудок. Меня даже знобило, хотя день был солнечный. Все-таки октябрь.
Лифты не работают. Поднялись пешком. Встали у окна, выходящего на площадь Свободной России, против здания Московской мэрии.
— Спасибо, Валентин Алексеевич, — от души поблагодарил я. Оказывается, отсюда совсем по-другому видно.
— Видишь, вон там кого-то выводят из гостиницы «Мир»?
Разве можно не заметить такое! Группу милицейских полковников и кого-то из заместителей мэра (фамилия его, если не ошибаюсь, Бахновский) «взяли под стражу». Вели их к Белому дому. Толпа расступилась, давая дорогу. Тем не менее люди кричат на них, грозят кулаками, кажется, даже бьют. Те, кто их вывел, пытаются уберечь от самосуда.
— Смотри-ка, — сказал я. — Это не Рафкат ли Загидуллович пленил их?
— Да, да, это Рафкат Чеботаревский, — подтвердил Агафонов. — Он же вел там переговоры с заместителями мэра Москвы и заместителями министра внутренних дел Ерина.
Рафкат был одним из моих близких друзей. Меня охватила гордость за него. Заместитель мэра и какой-то генерал вплотную прижались к нему. Так только они могли спастись от народного гнева. Рафката знают, и тот, кого он защищает, — вне опасности. Это было удивительное зрелище.
Но тут внимание наше отвлекло другое событие. С верхнего этажа здания мэрии, расположенного напротив, стали стрелять сразу из десятков стволов. На площади началась паника. Находящимся там людям некуда деться. А тем временем стали палить как раз по окну, из которого мы наблюдали...
Сердце екнуло. Так можно и Богу душу отдать. Кто бы еще недавно мог подумать, что по тебе вот так прицельно станут стрелять наши же люди. Это же уму непостижимо.
— Этот гостинец был адресован нам, Ринат, — сказал Валентин Алексеевич.
— А ведь пропали бы, если бы не успели отскочить, — говорю я, силясь, чтобы голос мой не дрожал от сильного сердцебиения.
В разговор вступил телохранитель Агафонова. Он человек военный, долгие годы прослуживший в КГБ.
— Не бойтесь, — сказал он. — Выстрел не прицельный, они просто попугать решили. У них у всех есть оптические прицелы. Будет на то приказ — прямо в висок выстрелят. Так что берегите виски. Тут не требуется окно разбивать. Достаточно одной небольшой дырочки в стекле.
— Спасибо. Сразу полегчало, — сказал я в шутку и всерьез.
И надо же — все громко засмеялись.
— Для чего нужна была эта стрельба? — спросил Агафонов.
Ответил все тот же телохранитель:
— Чтобы вызвать ответную реакцию. Это провокация.
Так оно и вышло. Не прошло и двух-трех минут, как семь-восемь парней, вооруженных автоматами, отделились от толпы, поднялись по ведущей к зданию мэрии пологой лестнице и кинулись на штурм закрытых изнутри дверей. Сразу было видно, что это — настоящие профессионалы. Автоматы держат на уровне пояса. Стреляют короткими очередями и тут же отскакивают то в одну, то в другую сторону, делают перебежки... У них такие замысловатые телодвижения, что диву даешься. С противоположной стороны по ним тоже стреляют. Но тех не видно, те бьют из засады. А эти — на открытой площадке. В двоих из нападавших попали. Один упал лицом вниз и остался лежать без движения. Второй долго корчился, пытаясь встать. Но в него выстрелили еще раз, и он уронил голову на камень.
Как раз в это время по дороге-мостику, сделанному, чтобы машины высокого начальства могли подъехать к самому зданию, поднялись три «Урала». Те самые, знакомые мне машины. Одна из них не успела даже развернуться, как ее ветровое стекло разбилось вдребезги, водитель уронил голову на руль и замер. Вторая машина на большой скорости ударила носом в стеклянную дверь здания мэрии. Снова отступила назад, снова ударила. И тут же замерла, больше не двигаясь. Водитель третьей машины оказался хитрее. Он развернул машину задом к зданию. И, двигаясь задним ходом, протаранил одну за другой стеклянные стены. Он почти напрочь разбил весь вход. И сам остался жив.
А в разбитые проемы, стреляя на ходу, ворвались вооруженные люди. Их стало гораздо больше.
Нельзя было видеть, что происходило в напоминающем раскрытую книгу здании бывшего СЭВа, теперешней Московской мэрии. Но стрельба и взрывы слышны были там довольно долго.
Через некоторое время из здания городского главы стали выходить колонны милиционеров с закинутыми назад руками. Сдавшихся было более двухсот человек. Они и на другой день, 4 октября, когда здание Верховного Совета обстреливалось из орудий, еще продолжали сидеть на полу у входа через восьмую дверь; не видел, какова была их дальнейшая судьба...
Один из телохранителей Агафонова долго и кропотливо возился с каким-то аппаратом. Наконец терпение наше было вознаграждено. Маленькая коробочка заговорила:
— «Орел», «Орел», отвечай. Где вы, на каком этаже?
— «Центр», вы меня слышите?.. Мы заняли четвертый этаж. Большого сопротивления не было. Солдаты сами сдаются. Сопротивление оказывают в основном офицеры. Стреляют из гранатомета.
— «Орел», отвечай. Потери большие?
— Много раненых. Убитых... с нашей стороны не более трех-четырех бойцов...
«Центр» — это из здания Верховного Совета. Голос говорившего мне хорошо знаком. Это помощник Руцкого. А «Орел», теперь уже нечего скрывать, — те, кто штурмует здание Московской мэрии.
— «Орел», ты слышишь, без особой нужды головы под огонь не подставляйте. Берегите ребят. Цель — не убивать, а освобождать.
— «Центр», я вас понял. Они не собираются сдавать пятый этаж. Подготовились основательно. Из сейфов сооружена стальная стена... Беспрерывно стреляют, голову не высунешь.
— «Орел», штурм пока прекратите. Установите с ними связь. Пусть перестанут стрелять по зданию Верховного Совета и по площади. Куда они денутся, пусть сидят там взаперти в свое удовольствие на пятом этаже. Лишь бы не стреляли. Есть захотят — сами выйдут.
— «Центр», я вас понял, приступаю к переговорам...
По всей вероятности, переговоры оказались удачными, вскоре автоматные очереди стали раздаваться реже, а потом и вовсе прекратились.
Мы тоже облегченно вздохнули. Валентин Агафонов посмотрел на часы и сказал, что собирается к Хасбулатову. Меня тоже пригласил с собой.

Я поблагодарил, но отказался. Не люблю, подобно жеребеночку, следовать за начальством.

 

 
 

Оглавление

 

К списку произведений

 

XI. Кровавая мышеловка