Биография Произведения Интервью и статьи Фотографии E-mail
     
 

Крушение

XII. Последняя ночь

Площадь показалась немного успокоившейся. Видимо, то было результатом поступивших вестей из Останкино. Но люди не хотели расходиться. У собравшихся в небольшие группы и в мыслях и на языках было одно и то же: «Расходиться, покидать площадь пока нельзя. В противном случае те высокие круги, судьба которых висит на волоске, могут пойти на любую авантюру. Похоже, что, может быть, именно на этой площади и этой ночью решится судьба страны, судьба народов России. Так что мы не уйдем...»
Читал кто-то из них великого Тукая или нет, но всюду повторяли его слова: «Не уйдем...»
Через дверь под порядковым номером восемь прошел в здание Верховного Совета. Здесь впускают только по специальным пропускам и только народных депутатов. Все же широкая площадка перед ней была полна сотрудников милиции. Все молодые ребята. Отпустив поясные ремни, расстегнув шинели, сидят кто где на мраморном полу. Головы опущены. Их одолевал сон. Но смогут ли они спокойно спать? Кондиционер не работал, форточек нет. Там было холодно и одновременно душно.
...Все они — лаской взлелеянные дети. Их проводили в армию, чтобы они защищали Родину. А они сидят тут подобно пленным. Разоружены. Чего только не пережили они сегодня и что только не ждет их завтра... Один Бог ведает. В их глазах — неизвестность, в их глазах — тоска.
Вся эта картина, бросившаяся в глаза при тусклом свете свечей, оставила тягостное впечатление.
Мне надо было еще подняться на два этажа по темным лестницам. Вытащил карманный фонарь. Батареи там уже на исходе, так что свет был тусклый, словно от коптилки. Но годится, чтобы не споткнуться.
— Кто идет? — послышался строгий голос. Он принадлежал офицеру, который стоял на посту в шести-семи метрах от двери моего кабинета. Он сюда пришел по своему желанию и вот уже больше недели не покидал пост. В руках автомат.
— Это ваш сосед... Мухамадиев...
Офицер не стал проверять меня. Кажется, узнал по голосу.
— А я уже думал, что вы не вернетесь, — признался он.
— Приняли за труса? Думали, что сбежал?..
— Я не говорю, что вы трус. Но сегодня много было таких, что сбежали в город под разными предлогами...
Время для дискуссий было неподходящее, я поприветствовал офицера и пошел в свой кабинет. И... никогда такого не случалось: почти все члены руководимой мною постоянной комиссии были в сборе. Ждали меня.
— Все, кроме Равика Смирнова, на своих рабочих местах, — с гордостью проговорила секретарь комиссии Валентина Озерова, народный депутат из Орловской области, учительница.
— А что случилось с Равиком Михайловичем? — поинтересовался Юрий Симуков. До депутатства он работал председателем Верховного Совета Республики Коми.
— Я его уже давно не вижу. Видимо, ему теперь с нами стало неинтересно, — отметил Геннадий Николаевич Петухов, мудрый наш старший брат из Йошкар-Олы.
— Наверное, приболел, — сказал чеченец Саетхамзат Нунуев.
— Никакой он не больной, просто сбежал, — отрезал привыкший говорить без обиняков Валерий Хайрюзов. Он был мне близок как друг именно своей правдивостью, прямотой.
Валерий Николаевич был прав и на этот раз. Действительно, Смирнов, который более трех лет был моим заместителем, предательски сбежал, позарившись на предложенную работу. Но зато он и поныне работает заместителем председателя управления по государственным наградам в аппарате Президента России. Разъезжает в черной машине, может быть, получил и государственную дачу. Что поделаешь, каждый человек — хозяин своей судьбы и каждый волен распоряжаться ею по своему усмотрению и в соответствии со способностями.
Собравшиеся в кабинете все понимают и чувствуют: приближается решающий час. Предстоящая ночь и завтрашний день, похоже, должны внести ясность в происходящие события. Завязанный узел наконец должен развязаться. Или он развяжется, или его просто разрубят — другого выхода нет. А может быть, последнее слово собираются сказать военные... Если у них не хватит смелости сказать слово в защиту Конституции, то дела наши плохи. Они дорого не возьмут, чтобы сровнять Белый дом с землей. Потому что тем, кто сидит у власти, другого удобного случая может не представиться. Во-первых, кажется, они уже успели убедить многих, что в здании Верховного Совета засели вооруженные до зубов темные силы. Во-вторых, на московских улицах, и особенно у Останкино, оборвалось много жизней, пролилась кровь. А ведь придется все это как-то оправдать и на кого-то свалить. В-третьих, общественное мнение с каждым днем, с каждым часом меняется в пользу Верховного Совета. Надо думать, что большие хозяева, вокруг которых так и кишат зарубежные советники, еще в состоянии понять это...
Перед нами стоит все тот же вопрос: «Что будем делать?» В комнате на какое-то время воцарилась тишина. Это вопрос, который волнует всех членов комиссии. В то же время готов и ответ, в нем никто не сомневается.
Электрические настенные часы стоят. Но жизнь не остановилась, она продолжается. Время уже позднее. Суетный день 3 октября закончился. Занимается новый день. Скоро первый час ночи. Поспать не удастся, но отдохнуть надо. Мы предупредили друг друга, что заходить в комнаты, окнами выходящие на улицу, запрещается. Женщины решили остаться в моем кабинете. А мы, мужчины, ночь проведем в приемной и в комнате помощников председателя комиссии.
Но спать никто не собирался. Меня попросили подняться на верхние этажи и выяснить у руководства обстановку. Потому что слухов и предположений тьма, но никто не может сказать, как обстоят дела в действительности и что нас ожидает.
— Хорошо было бы вам пойти к самому Хасбулатову. Если он кого-то примет, то только вас, — польстила мне Любовь Ростбитова.
У меня и у самого было такое желание.
Батарейки карманного фонарика совсем сели, поэтому я взял свечу и вышел в темный коридор. Если не считать стоящих на посту вооруженных автоматами военных, коридоры опустели. Свет от свечи не освещает то, что под ногами, а падает на тебя самого, ослепляет. Шаря руками по стенам, прошел по узкому коридору, по лестнице поднялся на верхний этаж. Поскольку многие двери на ночь закрывались, пришлось идти обходным путем.
Прошел мимо кабинета Рамазана Абдулатипова. При тусклом свете свечи было видно, что там кто-то возится.
Его помощник узнал меня.
— Ба, Ринат Сафиевич, как это вы оказались здесь в такую тревожную ночь? — немного растерявшись от неожиданной встречи, проговорил он. Помощник укладывал какие-то бумаги в картонный ящик.
— Рамазан Гаджимуратович у себя?
— Как вам сказать, — заколебался помощник Председателя Совета Национальностей.
Понял: если кто-то будет спрашивать, ему велено сказать «нет». А мне он соврать не может. Если станет обманывать, тут же попадется. Кроме того, между мной и его шефом были приятельские отношения. Пока помощник мямлил что-то, я прошел прямо в кабинет Абдулатипова.
Он, конечно, не ожидал. Растерялся, словно пойманный вор, позабыл даже поздороваться. Но и на этот раз его выручило природное острословие.
За свою жизнь мне пришлось быть в дружеских отношениях с двумя представителя аварского народа. Первый из них конечно же поэт Расул Гамзатов. Мне довелось быть его попутчиком, сидеть рядом на съездах и разных совещаниях писателей... Был гостем у него дома в Махачкале. Много раз приходилось соседствовать и беседовать за столом. Как-то даже находился у его изголовья, когда поэт болел. Но и в такие минуты он удивлял меня своим остроумием и сметливостью.
То было в октябре 1989 года. Я приподнял голову Гамзатова и поднес ему воды. Он омочил губы, но пить не мог. И все же нашел в себе силы, чтобы с трудом пробормотать:
— Спасибо, будто меня девушка в губы поцеловала.
— Попить бы надо было, — говорю я.
— Пусть будет по-твоему, давай, налей граммов пятьдесят коньяку.
А уж когда здоров Расул-агай, ты не успеешь сказать слово, как он, словно заучил заранее, моментально ответит. Да так ответит, что невольно рассмеешься. В острословии ему нет равных.
Однако довольно о Расуле Гамзатове, не о нем речь.
Рамазан Абдулатипов не поэт, а политик. Доктор наук. Прошел школу, работая в аппарате Центрального Комитета КПСС. В нем достаточно хитрости и, если надо, коварства. В отличие от поэта Гамзатова, он не человек чувства. А вот в острословии, находчивости нисколько ему не уступает.
В начале девяностых годов его недолюбливали в окружении Ельцина. Но сколько бы ему ни препятствовали, он все равно добивался своей цели. Что называется, его прогоняли через дверь, а он влезал в окно. К примеру, во время какой-то беседы только что избранный Председателем Президиума Верховного Совета России Борис Ельцин сказал ему прямо:
— Пути наши расходятся, мы не можем быть в одной команде, Рамазан Гаджимуратович.
Казалось бы, тут уж нечего ответить. Но Рамазан Абдулатипов не растерялся:
— Борис Николаевич, говорят, что вы хороший волейболист. Я тоже неплохо играю в волейбол. Вы будете наступать, а я вам мячи буду подавать, пасовать, будем играть в одной команде...
Ответ понравился Ельцину. Он самодовольно улыбнулся. Хорошо ли играет Абдулатипов в волейбол — сказать не могу, но не секрет, что, когда Ельцин переходил в наступление в национальном вопросе, Абдулатипов был одним из тех, кто подавал ему мяч.
«Жизнь заставит — башмачником сделаешься» — говорится в народе. Вот таким образом Рамазана тогда спас волейбол. А кто-то пролез вверх, подавая теннисные мячи. Время такое.
Ничего не могу сказать, Рамазан — талантливый человек. Не кто другой, а именно он раскусил Шахрая, сказав, что тот «стрижет шерсть у бегущего во всю прыть зайца». Это было сказано в ходе сессии. И как образно и правдиво! Точная оценка Шахрая подходит и для самого Рамазана. Он никогда не упустит «заячью шерсть».
— Я тебя и в темноте узнаю, Ринат, — сказал Абдулатипов, тут же взяв себя в руки. — Вот осталась бутылка дагестанского коньяку. Я уже хотел было пригласить Бориса Николаевича. Хорошо, что ты зашел...
Я указал знаком на набитые доверху картонные коробки:
— Ты, кажется, собрался уйти?
Не было никакого сомнения, что так оно и есть. А он и виду не подал, сразу нашелся.
— Хочется, чтобы все было готово на случай ареста. Степашин ведь свой человек. Забот у него поубавится, — сказал он.
Оказалось, что коньяк у него действительно есть. У людей не осталось даже спичек и свеч, не говоря уже о съестном. А у него — отборный дагестанский коньяк, шоколад, конфеты.
Выпили из маленьких рюмок. На голодный желудок подействовало сразу, язык развязался.
— Ты сегодня уезжаешь или завтра? — спрашиваю его прямиком.
— Куда? — говорит он. — Что, уже за мной приехали?.. Без этого я никуда...
— Рамазан, — говорю я, — скажи-ка мне правду, чем кончится эта свистопляска. Не может же вечно так продолжаться.
— Свистопляска... — это ты сильно сказал.
— Ты не считай меня за простака. Я ведь вижу, последнее время ваши отношения с Шахраем наладились. Как ты сам выражаешься, вы выступаете за одну команду. А в бунте, устроенном против Верховного Совета, Шахрай играет не последнюю скрипку... Тебя не поймешь, ходишь в какие-то согласительные комиссии. А Хасбулатов с Руцким все равно ведь тебе не верят. Воронин тоже не верит. И Сыроватко... кого же и с кем ты хочешь примирить?!
— Да пропади они пропадом. Не вспоминай ты о них, давай лучше горло промочим.
Кажется, сказанное мной подействовало на него. Довольно долго сидел в раздумье. Но у него и в мыслях не было сказать правду.
— Ты знаешь, Ринат, — начал он, словно говоря от души. — Мы с тобой не Носовец и не Подопригора. Да и не Медведев, которого ты считаешь мордвином. Они отвечают только за свои шаги. А нам с тобой такого права не дано. Не скажут, что сбежал Мухамадиев, скажут: сбежали татары. Абдулатипов тоже отвечает не только за себя, но и за всех аварцев, даже за весь Дагестан. Мы с тобой не можем покинуть Белый дом. Не можем, если даже он проклят. Будет тяжело снести упреки в трусости, продажности.
— Спасибо, — сказал я ему. — Ты сказал слова, которые так и вертелись у меня на языке. Что бы ни случилось, мы не можем уйти отсюда, пока напряжение не спадет.
Расстались мы до встречи на следующий день живыми и здоровыми... Не прощались...
По темному узкому коридору поднялся на этаж Хасбулатова. В двух местах проверяли, кто я такой. Освещали карманным фонариком красное удостоверение и пропускали дальше.
В приемной, которая всегда сияла светом своих пышных люстр, было два охранника и помощник Хасбулатова, который что-то писал при свете свечки.
— Руслан Имранович, видимо, спит? — спросил я, немного смущенный своей бесцеремонностью.
— Вот уже третьи сутки его сон не берет, — сказал помощник. — И таблетки пробовал принимать, но все бесполезно.
— А сейчас у него есть кто-нибудь?
— Только что закончилось совещание. Один остался.
— Может, доложите? Правда, не такое уж срочное дело. Просто на душе неспокойно.
Конечно, в Верховном Совете были бюрократы. Но в окружении Хасбулатова такие не задерживались. В любое нужное время для любого депутата двери были открыты.
За большой толстой дверью помощник пробыл всего несколько минут. Широко раскрыв ее, попросил войти.
— Руслан Имранович ждет вас, Ринат Сафиевич.
Зашел. Хасбулатов сидел за столом и курил трубку. Увидев меня, встал, пошел навстречу и пожал руку. Поговорили о самочувствии.
Не успели посидеть и пяти минут, как кто-то сделал сообщение по рации. Хасбулатов внимательно выслушал. Улыбнулся.
— Я знал, что так оно и будет. Абдулатипов погрузил свои вещи и уехал на черной «Волге», — сказал он спокойно.
Я лишился дара речи. Все, что произошло совсем недавно, всего десять минут назад, было мучительно трудно сопоставить с тем, что я только что услышал. Впрочем, это не было неожиданностью для тех, кто хорошо знал Рамазана. Хотя он и считал себя хитрым и умным, многим давно уже было ясно, что в определенных условиях он может пойти на все. И этой вести никто не удивился. Еще через день, когда члены руководимого им Совета Национальностей страдали от телесных и душевных ран, пришло известие, что Президентом издан указ о назначении его на ответственную должность. Это же тот самый человек, подумал я, который чувствовал себя единым целым с аварским народом и Дагестаном.
Слава Аллаху, после того расставания мне не довелось больше видеть его. Да и нет у меня такого желания. По всей вероятности, и ему не хочется встретиться со мной. Ведь именно я был последним человеком, который видел его до того, как он изменил свое обличье.
Итак, мы сидим наедине с Председателем Президиума Верховного Совета России Русланом Хасбулатовым в его кабинете. Уже час ночи. Следовательно, наступило 4 октября. Мы видели, как начинался этот день, но даже представить себе не могли, как он закончится, хотя в близких к Ельцину кругах и в кабинете Черномырдина, до этого дня игравшего роль скромного хозяйственника, все уже было решено и все подготовлено. Может быть, наши теле- и радиокомпании еще не в курсе происходящего, но камеры американского агентства Си-Эн-Эн были уже установлены в нужных местах.
Рамазан Абдулатипов, разумеется, тоже оказался в курсе событий, которые должны были произойти на другой день. Источником моего безграничного к нему презрения является то, что он покинул нас, думая: «Пусть себе подыхают!»
Хасбулатов показался мне заметно осунувшимся, похудевшим. Непрерывно курил трубку. В таких случаях есть о чем поговорить, но ты мучаешься, что не знаешь, с чего начать. И твой вымученный вопрос оказывается совсем некстати.
— Неплохо бы вам хоть немного поспать, Руслан Имранович. Выглядите усталым.
— Ты тоже не похож на выспавшегося, — ответил он мне. И тут же посетовал: — Тут разве до сна... Как можно, Ринат, думать о сне в то время, когда растоптана Конституция, осквернена высшая власть страны — Верховный Совет?!
— Нет ли каких-либо вестей, дающих основание для радости, Руслан Имранович?
— Разговоров много, Ринат. Нет недостатка и в вестях, сообщениях. Только вот ни одно из них не претворяется в жизнь.
— Говорили, будто какие-то воинские части идут к нам на помощь. Правда ли это?
— Я уж не знаю, что и сказать, Ринат. Сидя со мной вот так, с глазу на глаз, заходя вместе с Руцким и Ачаловым, столько генералов дали мне слово. Некоторые из них арестованы, двое вроде покончили самоубийством. От других нет никаких вестей. Вот такие дела.
— Ходят слухи, что из Тулы идет танковая дивизия. И еще какие-то десантники...
— Слухов много. Вполне возможно и то, о чем сказал ты. Только вот жаль: стоит родиться слуху, тут же принимаются меры, чтобы он не оправдался. Посмотрим, что получится... Нам силы нужны не для войны, а для того, чтобы пресечь поднятый против Верховного Совета бунт. Преступный режим знает: приближается его последний час, поэтому можно ожидать любую пакость.
— Руслан Имранович, не теряет ли руководство Верховного Совета свое единство? — спросил я.
— Сам видишь, на Абдулатипова и Соколова надежды нет. Впрочем, я им и не верил никогда. Исправникова тоже не поймешь. Он хочет воспользоваться этой политической обстановкой, потому и кидается то в одну, то в другую сторону. Воронин держится крепко. Агафонов — человек надежный. Нет претензий к Руцкому и трем министрам — Ачалову, Баранникову и Дунаеву. В то же время не видно конкретных дел с их стороны, больше слов и обещаний... — Он долго сидел в раздумье, будто не решался сказать слова, вертящиеся на языке. — Людей, Ринат, никак не разглядишь до конца. Порой и самому себе не веришь. Становятся предателями те, кого ты считал своей опрой. Эти качества особенно присущи находящимся в высоких кругах и вкусившим сладость положения и богатства. Честных людей мало. В высоких кругах нет и не может быть той дружбы, которая бывает у простых смертных.
— Руслан Имранович, — поспешил я перебить собеседника, — нельзя терять веру в людей. Вам в особенности!
— Сам видишь, я верю окружающим даже больше, чем следовало бы. И вот пожинаю плоды такого отношения. Ты, наверное, помнишь, как я преданно служил в свое время Ельцину. Сколько врагов нажил из-за него, сколько греха набрал. Шумейко, Шахрай, Яров, Рябов, Степашин — ведь все они с космической быстротой поднялись по ступенькам власти. Филатова из безработного я сделал секретарем Президиума Верховного Совета. Как только он меня не обхаживал. Из дома мне разные гостинцы носил. Я отказывался, а он был все настойчивее. Представляешь, даже волосы мне причесывал, трубку мою чистил. Ходил только на цыпочках, и притом в полусогнутом виде. Ведь никто иной, я же его предлагал и Ельцину. И этот лакей сейчас мне кулак показывает, угрожает, представляешь... Теперь все они поднялись против Верховного Совета, против Конституции.
— Вот так, Руслан Имранович, на цыпочках идут теперь к власти! Все происходило перед нашими глазами. И я помню всех. И Шумейко помню, он ко мне в комиссию просился одно время, краснодарский коньяк предлагал. Шахрай так мило улыбался всем, простаком прикидывался, донского казака из себя изображал. А Сергей Степашин, если не ошибаюсь, старшим лейтенантом пожарной части пришел в Верховный Совет и за какие-то два года в генерал-лейтенанты превратился. Милые, хорошие ребята были все... А Рябов вовсе до избрания в каком-то сельском районе в СПТУ, кажется, преподавал...
— Да ну их... — махнул рукой Хасбулатов. — Жалкие карьеристы они. И всё...
— Один Юрий Яров, по-моему, не участвовал в подрывных делах... Он, кажется, лучше других знает жизнь. Кроме того, у него большой опыт работы в органах власти Ленинградской области.
— Ты прав, — сказал Хасбулатов. — Действительно, Юрий Федорович предпочитает стоять несколько в стороне от политических баталий. Злом на добро не отвечает.
— Республики и области активно поддерживали Верховный Совет, — сказал я, несколько улоняясь от темы разговора. — Последнее время это движение или остановилось, или до нас информация не доходит. Ни о ком, кроме Тулеева, Илюмжинова и Аушева, не слышно.
— Республики и области в отдельности ли, совместно ли приняли много обращений и, по-моему, старались сколько могли. Только вот никто к их голосу не прислушивается. И не прислушаются. Слово «демократия» понадобилось нашим, только чтобы прийти к власти. Теперь же исполняется лишь то, что придет в голову «деду» и что напишет Шахрай. У регионов никто не спрашивает. Что касается народа, то о нем вообще забыли. Того, кто не согласен, избивают или убивают.
— У меня такое и в голове не укладывается, — искренне сказал я.
А Руслан Имранович опять зажег свою трубку, глубоко затянулся.
— Кстати, об активности. В твоих словах есть правда, — проговорил он, посасывая трубку. — В России республиками и областями в основном управляют опытные, умные люди. Все они — партноменклатура. А ведь это — настоящая каста, прошедшая своеобразную академию. Они привыкли мыслить, глядя наверх, хорошо знают, что значит идти против «деда» или «дяди». Сегодняшнее положение и карьера дались им нелегко. Им невозможно было подняться вверх по ступенькам иначе как проползая на животе. Даже те из них, у кого сердце льва, в конечном счете — трусы. Эта трусость безропотно распустит КПСС — партию, перед которой когда-то преклонялись, эта трусость прикончила СССР. Во время событий августа 1991 года мы увидели, кто есть кто. Имея на руках такую силу, они затряслись от страха. До тех пор, пока не высохнут корни партноменклатуры, в России демократии и порядка не будет.
— Значит, придется очень долго ждать.
— Придется ждать или бороться, — добавил Хасбулатов и какое-то время сидел молча.
— Ну ладно, — сказал я. — Я отнял у вас много времени, пора уходить.
— Посиди немного, — сказал он и глубоко вздохнул.
У него был вид обиженного ребенка. Несмотря на то что характер у Хасбулатова не из легких и в свое время мне довелось услышать от него немало обидных слов, он для меня был понятным и близким человеком. Не двурушничал. Мог войти в положение человека, прийти ему на помощь. Не держал зла. В то же время — упрям и неуступчив.
— Руслан Имранович, вы не казните себя. Вы боролись насколько хватило сил. Это все понимают, все видят. В стране и в республиках очень много людей, которые любят вас. Среди русских таких особенно много. У вас доброе имя и в глазах мировой общественности. И вы не запятнали его. Все пройдет, все образуется, — сказал я на прощанье. И встал с твердым намерением уйти.
Протянул руку через стол. Хасбулатов не спешил дать свою в ответ. Положил трубку, вышел из-за стола и подошел ко мне, положил руку на плечо.
— Ты помнишь, — проговорил он, — как мы последний раз сидели в Стамбуле в гостинице «Хилтон» и разговаривали от души. Трудно сказать, где произойдет следующая встреча... Да будет ли суждено встретиться... — Он долго молчал. В его глазах что-то блеснуло. Может быть, он расчувствовался — не знаю, утверждать не могу. Подошли к двери. Он не снимал руки с моего плеча.
— Во всяком случае, надо бы встретиться живыми, Руслан Имранович, — промолвил я. — И на свободе...
Говоря так, я не мог предположить, что Хасбулатов встретит следующую ночь в одиночной камере тюрьмы Матросская Тишина...
Подойдя к самой двери, мы крепко пожали друг другу руки.
— Может быть, тебе надо сейчас выйти в город, Ринат, — сказал он. — Нельзя предугадать, что будет завтра. А тебе еще надо жить, надо служить своему народу...
— Спасибо, — сказал я, нисколько не сомневаясь в искренности его слов. — У меня здесь есть много друзей, единомышленников, Руслан Имранович. Я не могу их бросить. Что суждено, то и будет, я остаюсь здесь, с вами.
— Тебе виднее, — сказал Хасбулатов, когда я уже раскрыл входную дверь.
Он был бледный и, казалось, с трудом двигался и еле держался на ногах. Но тем не менее прямую, гордую осанку кавказца не терял. А широкий лоб был покрыт глубокими-глубокими морщинами. В глазах невыразимая тоска. Но при этом глаза у него горели, он не был сломлен. Он все равно оставался несгибаемым борцом и напоминал прежде всего гордого горного орла.

*  *  *

И снова темные коридоры... На каждом углу сухие, короткие возгласы: «Кто идет?», «Покажите документ...» — и щелканье автоматов, возвещающиее, что в противном случае будут стрелять...
Зажигать свечу не стал. Шел ощупью, но все равно добрался до своего этажа.
Ждали. Спать не могли.
— Как там? Помощь идет? — первый вопрос.
— Ясности пока нет, — сказал я.
Задают вопрос за вопросом. И что за чудо, никто не пекся о своем благополучии, все были озабочены судьбой страны, ее будущим. Пусть читатель не воспримет это как красивые слова, было действительно так.
— Завтра в семь утра заседание Верховного Совета, — сказал я, и мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Женщины опять пошли в мой кабинет. Кто-то расположился в приемной комнате. А мы — Хасан Хабибуллин, известный эвенкийский писатель Андрей Кривошапкин и я — прошли в тесную комнатенку, где были размещены компьютеры. Сейчас уже не помню, кто где устроился. Я сел в кресло... Постельных принадлежностей нет, в комнате холодно.На душе неспокойно. Сон не шел. Но между собой не разговаривали, мысли каждого кружились в водовороте собственных впечатлений.

 

 
 

Оглавление

 

К списку произведений

 

XIII. Расстрелянное утро