Крушение

Хотя и не спишь, глаза смыкаются. В бессонные ночи вообще мысли как-то рассеиваются, в глазах туманится. Вроде не сплю, а вижу сны. Вдруг началось какое-то движение, поднялся гул, будто танки идут. Может, на Красной площади готовятся к Октябрьским праздникам?.. Ведь до ноября осталось совсем немного. Похоже на звуки, когда тяжелые танки со скрежетом поворачиваются на брусчатке. Шум-гам, непрерывный гул... Снова звуки двигающихся танков... Постойте, как будто кто-то кричит, плачет, зовет на помощь...
Тем временем почти у самых ушей — треск очередей. Нет, это не вчерашние автоматы. Стреляли из пулеметов. Из крупнокалиберных пулеметов...
Так это же не сон, все происходит наяву. Я испуганно вскочил.
— Хасан, Андрей... — крикнул я, не зная, что и делать. — Штурм ведь начался, вы что тут лежите?!
— Лежим потому, что лежишь ты, — сказал Андрей, моргая прищуренными, глазами. — Ты руководитель комитета. Что скажешь, то и будем выполнять, как во время войны.
— Ты не шути, — говорю я ему. — Сейчас не до шуток.
— А я и не шучу вовсе, — отвечает Андрей Кривошапкин. Он родился и вырос в суровой тундре. И взгляды у него серьезные. — Там, в соседней комнате, женщины не знают, что делать и куда идти. Ты руководитель, тебе принимать решение.
— А что ты посоветуешь, Андрей Васильевич?..
— Откуда мне знать. Я вообще не знаю ваших московских порядков. Я бы вам сказал, если бы мы были в тайге или тундре.
Хасан тоже молчит. Гадает, сон это или явь. Сидит и молчит. Наверное, вспоминает оставшуюся в Азнакаево любимую жену и детей.
Вышли в приемную комнату. Словно почувствовав наше перемещение, открыли дверь и с той стороны. Какими бы бесстрашными и мужественными они ни старались казаться, женщины были все же растерянны.
Пулеметы беспрерывно стреляли. Вот, кажется, стали отвечать и автоматы из здания Верховного Совета. Начался настоящий бой. Не одиночные выстрелы, а сплошная перестрелка...
Я осторожно подошел к двери, ведущей в коридор, приоткрыл ее, и как раз в этот миг случайная пуля пробила стекло в окне над коридором. В комнатах, выходящих на улицу, с треском разбивались стекла, двери были изрешечены пулями.
По коридору осторожно продвигался народный депутат Ильенков Александр Иванович. Он уже пожилой, крупнотелый человек, долгие годы работавший первым секретарем в Калининской области. Пользовался авторитетом среди своих сверстников и молодежи. Увидев раскрытую дверь, подошел к нам.
— Вот такие дела, Ринат, — изумленно сказал он. — Там, на площади, словно косой косили, раскрошили...
В глазах прожившего жизнь человека я увидел не страх, а слезы.
— Тут нам оставаться нельзя, — проговорил я, ища какой-то выход из создавшегося положения. — Давайте потихоньку двигаться к залу заседаний Совета Национальностей. Другого пути к спасению нет.
Ильенков двинулся первым. За ним, подобно послушным утятам, гуськом потянулись другие. Как хозяин кабинета, я должен был подождать, пока все выйдут. Тем временем из другого кабинета напротив вышел шестидесятилетний депутат из Новосибирска — Боков Владимир Анатольевич.
— Ах сволочи, — сказал он, качая головой, и стал шарить в карманах в поисках ключа. — Расстарались пуще фашистов. Ничего человеческого в них не осталось.
Бокову не совсем нравилось, что я часто говорю о национальных республиках и их правах. Я вспомнил об этом, и с моего языка невольно сорвалась колкость:
— Кого вы ругаете, они же солдаты единой, неделимой России.
— Не знаю, русские ли они?
— Может, вы хотите сказать, что это татары или чеченцы?
Он понял меня и покачал головой, как бы говоря «нет», и дружески улыбнулся.
Я подошел к соседу, который никак не мог попасть ключом в скважину. Он был в толстых роговых очках и вдобавок волновался.
— Пожалуйста, немного подождите, я только взгляну на площадь. Не могу поверить тому, что вы сказали.
— Голову туда не высовывай, Ринат. Не советую, — сказал Боков и хотел остановить меня, придерживая за рукав.
— Простите, я только посмотрю, — сказал я, не обращая внимания на его возражения, и зашел в комнату.
Чуть согнувшись, прошел к окну и, прижимаясь к стене, одним глазком бросил взгляд на площадь...
Пол словно качнулся под ногами, голова закружилась. Я остолбенел. Невозможно было поверить глазам. Мне иногда кажется, что я сейчас не могу этому поверить. То страшное зрелище, которое в тот миг предстало перед моими глазами, описать немыслимо.
Было такое впечатление, будто на стаю гусей наехал управляемый пьяным шофером грузовик... Одни лежат навзничь, другие — лицом вниз, третьи еще дергаются в конвульсиях. Их не счесть: один, второй, третий... Это самоотверженные люди, которые в течение нескольких суток днем и ночью защищали Верховный Совет, живым щитом окружив его здание. БТРы, расставленные по четырем углам площади, все еще косили их, беспрерывно посылая на людей свинцовый дождь из крупнокалиберных пулеметов. Стреляли не для устрашения — для того, чтобы убить. Не для того, чтобы валить их с ног, — чтобы уничтожить, совсем подрезать корни. Кто в предсмертных судорогах поднимал голову, того пули тут же валили на землю.
Из здания Верховного Совета вдруг выбежали две женщины в белых халатах. В руках белые платки. «Не стреляйте, мы идем на помощь», — хотели, видно, сказать. Но стоило им нагнуться, чтобы оказать помощь лежащему в крови мужчине, словно обмакнули в кровь их белые крылья. Их срезали пули карупнокалиберного пулемета. Они упали на человека, который привстал было, прося помощи. Одна упала лицом вниз, другая — навзничь, запрокинув голову назад. Белесые кудри рассыпались, развеваясь на ветру. Казалось, она хотела перед смертью в последний раз взглянуть в голубое небо. Тут у меня словно что-то звякнуло в висках. Будто какая-то очень важная струна натянулась, готовая лопнуть. Где же та, вчерашняя, палатка? Где Розалия и Гузелия?! Живы ли девочки, которые убежали от смерти в Таджикистане?
Струна натянулась до предела... Знакомая палатка безжизненно провисла.
От порывов ветра она будто взвивалась, готовая взлететь. Но одна из веревок, натянутых с четырех сторон, осталась целой. И только она удерживала взлетающие от ветра клочья палатки.
Я, быть может, не обратил бы на это внимания, но из новенького бронетранспортера, стоявшего на углу гостиницы «Мир», стреляли точно по палатке. Из крупнокалиберного пулемета. Темно-зеленый брезент совсем уже растрепался, а маленькие клочья материи уносились ветром в разные стороны. По всей вероятности, стрелявшие решили совсем уничтожить эту палатку. Кому-то это надо было. Я обратил внимание: до этого стрелял один пулемет. Вдруг их стало два. И они палили, словно соревнуясь друг с другом. Вдруг неудержимый осенний ветер оторвал последний клочок зеленой материи. Мне показалось, что это улетали души лежащих в крови москвичей, россиян.
Но что я вижу?! На оставшийся от палатки железный столбик порывом ветра накинуло другой кусочек брезента. Нет, нет, не брезент, а знакомый мне синий платочек... Уж не Розалии или Гузелии ли он? Сердце сжалось. О Боже, неужто убили и девочек? В чем же вина этих малюток? Кому они помешали?
Я не мог оторвать глаз от этого платка. Невозможно смотреть ни вправо, ни влево, ни вперед. Всюду кровь и безжизненные тела... Если на площади и было что-то живое, то этот синий платочек.
А сами девочки — Розалия и Гузелия? Где они? Задаю себе вопрос, а сам боюсь переместить взгляд вниз. Там, где стояла палатка, — царство страшного безмолвия. Мертвая тишина. Страшно смотреть, страшно прислушиваться. Девочки... Эх вы, девочки. Они неподвижны. Словно в глубоком сне. Они и не думают проснуться. И отец, по всей вероятности, не вернулся. А мать с ними. Она обеими руками обняла своих девочек и упала навзничь. Видно, хотела грудью защитить детей и не успела...
Предельно напрягая зрение, я уставился на малышек, лежащих в объятиях матери. Вдруг они живы?! Не нужна ли им какая-нибудь помощь?.. Во мне все еще теплилась надежда. Может статься, что они вот-вот поднимут головы. На худой конец, хоть одна из них встанет и, желая разбудить, прильнет к развевающимся черным волосам матери.
Я ведь сегодня должен был порадовать малюток. еще вчера с вечера приготовил для них татарские книги с разноцветными рисунками. Каким образом помочь им? Неужто я такой уж беспомощный?..
Они сказали, что были сосланы из Таджикистана. И вот каким гостеприимствогм встретила их столица России. навеки взяла в свои объятия!
Площадь, на которой пролилась кровь Розалии и Гузелии, ныне обнесена каменной стеной. Теперь по ней на больших черных лимузинах проезжают только большие начальники. Бронетранспортеры без опознавательных знаков оттуда убраны. Подкосившие девочек пулеметчики, по всей вероятности, любовно подкидывают на руках своих дочурок... А синий платочек, прилипший к одинокому железному столбику, всегда у меня перед глазами. Все еще развевается. Все еще не дает мне покоя... И когда выхожу на улицу, отправляясь на работу, когда отвожу за ручку младшую дочь в школу, — я всегда гляжу в синее небо. Среди птиц, летящих в сторону Казани, я всегда ищу синие платочки Розалии и Гузелии.

* * *

— Ринат, сколько тебя можно ждать? Ты что, хочешь, чтобы тебя убили?! — крикнули мне.
Оказалось, это Боков. Он все еще стоял у двери, ожидаючи меня.
Я еще раз кинул взгляд на мертвую площадь, носящую ныне название Свободной России, и на все еще продолжающий трепетать крыльями синий платочек и отвернулся. И в этот миг наконец лопнула та самая струна, которая вот уже сколько времени звенела от напряжения в моих висках. Лопнула надежда? Навечно рассеялась вера в правящих политиков?! Точно сказать не могу. Во всяком случае, с этого момента со мной что-то стряслось, и я до сих пор не могу вернуться к моему прежнему состоянию.
Где на четвереньках, где и вовсе ползком мы двинулись вперед по узкому коридору. Оказалось, мы изрядно задержались. Все те, кто был живой в здании, давно уже перебрались в зал заседаний Совета Национальностей. А нам еще предстояло подняться на третий этаж. А дорога одна — пройти через буфет, стена которого состояла сплошь из стекла. Сердце екнуло, когда стали подниматься по лестнице: оконные стекла сплошь в дырочках, со стороны улицы стреляют. Дует холодный ветер: с дребезгом сыплются разбитые стекла, дребезжат хрустальные люстры.
Мы приостановились. Но стоять на краю лестницы — тоже небезопасно. То здесь, то там с душеразадирающим свистом пролетают пули. Нам надо пройти метров пять открытого пространства, а дальше можно будет продолжать путь держась за стены.
— Кто первый? — спросил Боков.
похоже, он хотел сказать: ты моложе, может быть, рискнешь?
— Ну ладно, я пошел, — сказал я. И, улучив момент, когда автоматные очереди приумолкли, пригнулся и рванул вперед.
В два-три прыжка я очутился у противоположной стены. Но мое движение привлекло внимание стрелявших. Началась непрерывная пальба. И это были не случайные выстрелы — стреляли туда, где я пробежал. Пули совсем раздробили выступающий угол стены, к которой я прильнул.
— Вы не торопитесь, немного подождем. Перестанут, — посоветовал я Бокову.
Подобно бегуну, ставшему у стартовой черты, он жал моего сигнала. Так и не дождавшись удобного момента, он вынужден был выпрямиться.
— Откуда они стреляют? — удивленно спросил он. — Мы находимся на третьем этаже, а они видят, как мы пробегаем на полусогнутых ногах...
Вопрос был действительно интересный. Стрелявшие не могли находиться на площади или в сквере. Единственное здание, которое видно через окно, — это посольство Соединенных Штатов Америки... Но возможно ли такое? Перед окном не видно вертолетов. Значит, стрелять больше неоткуда. Следовательно... страшно подумать, делать выводы...
И все же стреляют. По всей вероятности, они приняли нас за военных, охраняющих здание Верховного Совета.
— Что будем делать? — спросил я Бокова, когда стрельба на миг прекратилась. — Они ведь и вас могут пристрелить, так что голову не высовывайте.
пожилой, опытный человек, он нашел неожиданный выход.
— Пока нас преследует единственный снайпер, — сказал он. — В его руках винтовка с оптическим прицелом. Шутить нельзя... Ты вот что сделай. По стенке пройдись вперед, наткнешься на нечто вроде шкафа. Открой его и найдешь там что-нибудь вроде ведра или лопаты. принеси сюда. Мы обманем этого снайпера, небось не семи пядей во лбу...
Я сделал все, как он велел. правда, лопаты там не было, зато нашел выкрашенное красным ведро и что-то вроде багра.
— А что с ними делать?
— Багор ты пока отложи в сторону. А ведро время от времени высовывай на уровне головы.
— Я понял. Но вы перебегайте согнувшись.
Не успел я показать донышко ведра, как три-четыре пули изрешетили его — ведро даже вырвало из моих рук. Но стрелок не заметил человека, перебежавшего открытую площадку подобно зайцу. Вернее, увидел с опозданием, не успел...
Тут только мы вздохнули спокойно. Все-таки мы его обманули...
В знак благодарности Боков, проходя, коснулся моего плеча.
— Ты меня спас, Ринат, — сказал он.
Я тоже в первый раз в жизни (я уже сказал, что он недолюбливал меня за то, что я защищал интересы Татарстана) обратился к нему уважительно:
— Спаслись, Владимир Анатольевич, спаслись.

* * *

На площадке для курильщиков перед мужским туалетом стояла группа знакомых мне депутатов. подошел к ним. Все столпились вокруг Бабурина. Слушали... Но не самого Бабурина, а радиотелефон, что тот держал в руках. Не знаю как, но, оказалось, что им удалось соединиться с каналом военных, штурмующих здание Верховного Совета.
— «Меркурий»... «Меркурий»... Я — «Марс». Слышишь?
— Слышу, мать твою... Как не слышать... твою гробовую доску... Говори... (семиэтажный мат).
— Товарищ; командир, наши танки вышли на Кутузовский проспект. Но двигаться трудно... На улице народ. Что прикажете?
— Тебе говорят, выполняй приказ... (ругань).
— Я понял, товарищ командир. Люди не дают двигаться, встали поперек дороги...
— Какие люди?! Сказано тебе: выполняй приказ (ругань).
— Женщины, ветераны с орденами и медалями на груди, дети, товарищ командир. Продвигаться трудно. Невозможно.
— Вперед... Тебе же говорят: вперед (ругань). Ветеранов вместе с их орденами, мать их так...
— Танкисты остановились, двигаться они дальше не могут, товарищ командир. Женщины легли поперек дороги, бросаются под танки. Говорят: «Не пустим, там наши дети, тзащитники Родины!»
— Дави. Дави их (такая ругань, что ушам своим не веришь). Заодно скажи им, что их детей уже нет в живых. Мать их... этих защитников вместе с их родиной...
— Они бросаются... Давятся, товарищ командир. Так нельзя двигаться. Ведь с меня спросят...
— Дави, говорят тебе. Твое дело двигаться вперед. Женщина ли, ветеран ли, таракан ли какой-нибудь. Несмотря ни на что, вперед, в душу, в Бога мать. Понял?
— Понял, товарищ командир.
— приходится давить и топтать. На то и танк, майор. Давайте быстрее, быстрее там. Недаром вам за день двухмесячную зарплату обещали. Понятно тебе, майор?!
— Понял, товарищ генерал.
— Вперед... Вперед... Посылай их туда, откуда они вылупились.
На этом месте связь прервалась.
— На другую волну перешли, — сказал Коровников.
Он человек военный, наверное знает.
Видя, что все с нетерпением ждут, Бабурин стал искать другую волну.
Когда немного умолк стрекот автоматов и пулеметов, совсем близко послышался гул вертолетов. Их было несколько. Депутаты кинулись к окнам, выходящим во двор.
— Интересно, кто это, не к нам ли на помощь? — такой вопрос был у всех на устах и в мыслях.
— Говорили, что из Рязани должны прибыть авиадесантники. Может, они?..
— Из Рязани не может быть. Может быть, вертолеты?..
— А может, из Московского военного округа?
Говорили, что там есть близкий друг Руцкого.
— Помощь пришла... помощь. Десант пришел... — слух этот моментально дошел до депутатов и аппаратных работников, коими был битком набит зал заседаний Совета Национальностей. Кто-то даже крикнул «Ура!» Кто-то начал топать ногами, аплодировали.
Я тоже подошел к окну и повернх остальных голов вытянул голову. Один... два... три... успел я насчитать. Вертолеты зависли над зданием Верховного Совета.
И вдруг с них начали стрелять... Я своими глазами видел окутанные черным дымом зажигательные снаряды. Кто-то с верхних этажей стал отстреливаться из автомата. Поднялся шум. Перед окнами опустело. От депутатов не осталось и следа, их как ветром сдуло. Вертолеты стреляли зажигательными снарядами, чтобы создать панику внутри здания.
Все понятно. Значит, они взялись всерьез. Много душ будет погублено, много крови пролито... Чем кончатся эти события — видимо, один Бог ведает. Чуть приподняв опущенную от таких мыслей и от безысходности голову, я зашел в оставшийся без Председателя зал заседаний Совета Национальностей.
Уютный зал, спроектированный наподобие древнегреческих амфитеатров, напоминал в эти дни набитую сельдями деревянную бочку. Даже в проходах яблоку негде было упасть. Почти всюду — знакомые лица. Изменилось, стало другим только выражение их глаз. Они словно не видели друг друга. Каждый погружен в свои мысли, каждый словно забылся...
Я стоял у двери, смотрел и диву давался. Тут были бывшие секретари компартий республик и областей. И те, кто называл их «партократами» и по каждому случаю кричал о «демократии» и «правах человека». Депутат, из кожи лезший вон, чтобы разрушить СССР, сидел рядом со своим оппонентом, доказывавшим, что это будет преступление, которого история никогда не простит. Теперь у них общая судьба. Здесь были и голосовавшие на первом съезде за избрание Ельцина Председателем Президиума Верховного Совета. Были и пророки, предупреждавшие еще в те дни, что этот политик может стать опасным диктатором. От этой разноликости невольно опустишь голову. Вдобавок, невозможно представить, чем закончится сегодняшний день, что ждет нас в будущем.
— Есть ли здесь врачи?.. Врачи нужны, врачи, — раздался вдруг громкий голос из-за ведущей в зал левой двери. — Жизнь людей висит на волоске, нужна помощь...
Сердце екнуло. Значит, ветер смерти, повалив, кого мог, на площади, теперь проник и внутрь здания. Без того сникший было зал и вовсе погрузился в тишину.
Врачей среди нас было немало. Первым поднялся министр здравоохранения Чувашской Республики Николай Григорьев. Последовавший за ним тоже был чуваш — Станислав Николаев. К ним присоединился избранный от Казани депутат Вячеслав Пырков.
Тем временем из-за двери послышалось еще одно объявление:
— Приглашаем только врачей-мужчин. Женщины пока не требуются.
— Врачей нельзя разделять на мужчин и женщин. — Женщины выразили недовольство и вернулись обратно. Среди них была и татарка, избранная от Башкортостана, — Роза Низаметдинова.
В зал одна за другой поступали все новые тревожные вести: у Руцкого убили двух помощников. У обоих прострелены виски... Окна занавешены драпировкой, по всей вероятности, у штурмующих имеется устройство, позволяющее видеть сквозь шторы... В верхних этажах центрального здания заживо сгорело много людей. Некоторые из них, не видя другого выхода, живыми факелами бросались вниз...
Не найдя места, чтобы сесть, я решил выйти и немного пройтись. Военный, дежуривший у двери, посоветовал не выходить или, в крайнем случае, находиться где-то поблизости.
Хотя у меня не было особых дел, я не стал возвращаться обратно. Не станут же заблудившиеся пули искать именно меня.
Я был поражен. Всего каких-нибудь полчаса отсутствовал в зале, и за это время столько изменений. По тесному проходу невозможно пройти, на полу полно раненых. Они сидят, зажав руками раны. Иные стонут. Какой-то мужчина в военной форме лежит на полу и то ли в бреду, то ли в предсмертной агонии ругается на чем свет стоит и проклинает «Ельцина и его банду». Заодно кого-то обвиняет в трусости.
Тем временем мимо меня, скрипя блоестящими сапогами, прошла группа каких-то военных в брюках-галифе. Я впервые встретил подобных людей. И более всего привлек мое внимание странный нарукавный символ, напоминающий фашистскую свастику.
— А кто они такие? — спросил я у Ильи Константинова.
— Это баркашовцы. Ребята, которые станут опорой России, — ответил он.
Не знаю, подумалось мне, во всяком случае, благоприятного впечатления они не оставляют. А каковы их истинные цели — пока неизвестно...
Между тем в тот день в этом здании было много людей, которые действительно могли бы стать опорой России. Я не могу категорично судить о баркашовцах. А вот мое подозрительное отношение к тем ребятам, которые только что встретились, оказалось, было отнюдь не случайным. Эту группу я опять встретил уже под вечер. Мимо двух офицеров, которые «сортировали» захваченных в здании Верховного Совета, они прошли смеясь и перемигиваясь. Думаю, что баркашовцы едва ли могли позволить себе такое.
Я продолжил свое «хождение». когда проходил мимо лестницы напротив зала для торжеств, обратил внимание на подростков, сидящих на ступеньках между двумя этажами. Парни и девушки четырнадцати-пятнадцати лет. Их было, кажется, больше десятка. Мне уже доводилось встречать этих ребят на площади перед зданием. Только вот не знал, кто они такие и откуда здесь появились. Судя по одежде, это москвичи.
Я подошел к ним ближе. Девушка с белым шарфом на шее играла на гитаре, а остальные пели. Не какую-нибудь песню, а «Катюшу».
— Вы откуда? — обратился я к подростку, который стоял ближе ко мне.
— Из Харькова.
— Как вы решились приехать сюда из такой дали, из заграницы?
— Да вот решили посмотреть Москву. А когда начались эти события, пришли защищать вас...
Вас — это значит депутатов, Верховный Совет. Он же видит депутатский значок на лацкане моего пиджака.
— Как же вам удалось пройти целыми по улицам? — спросил я.
— Двух наших девушек застрелили. А мы успели убежать...
— Да, вам пришлось несладко. Я разделяю ваше горе, — сказал я.
А вообще, поют красиво. Мне показалось, что небольшой украинский акцент делает «Катюшу» милее.
Не успел я сделать несколько шагов, как песня оборвалась. Я обернулся на душераздирающий крик и увидел, что игравшая на гитаре девушка с белым шарфом вся согнулась. Под ухом у нее текла кровь. Эта девушка была самой красивой среди ребят.
— Врач... Где врачи! Пусть подойдут сюда, к лестнице, — не помня себя, закричал я.
Через некоторое время пришла помощь. Но девушка с белым шарфом в ней уже не нуждалась. Тело пятнадцатилетней погибшей прикрыли белым покрывалом.
Остальных подростков почти насильно отправили в зал заседаний Совета Национальностей. У всех у нихъ на глазах были слезы... Парни с мольбой стали просить, чтобы им дали автоматы или какое-нибудь другое оружие. Они хотели отомстить.
— Почему они убивают только девушек? Мы уже лишились троих... Почему они не стреляют по парням? Дайте нам автоматы... Нам надо отомстить за наших подруг...
А кому?! Кому же мстить?
В здании Верховного Совета уже было много людей, которые требовали дать им оружие, чтобы они могли отомстить за погибших, — становилось все больше и больше. Но раздавать оружие было некому.
Как мне было известно, в тот день в здании Верховного Совета находились семь генералов и один контр-адмирал. Им был Рафкат Загидуллович Чеботаревский. У двери мы с ним чуть не столкнулись лбами.
— Ба... — вскрикнул он от удивления. И тут же перешел на татарский. — Ты разве тоже здесь?
— А где же мне быть?
— Ты — писатель, человек, нужный народу, — просиял он улыбкой.
— Ты тоже нужный народу человек, Рафкат. Хорошо, если бы все генералы и адмиралы были такими, как ты.
— Да ладно тебе, не льсти... — он стал серьезен. — Вот тебе мой совет. Перестань ходить по коридору. Пуля она всюду проникает.
— Спасибо, — сказал я. И напомнил ему о нашем давнишнем разговоре. — Ты обещал как-нибудь приехать в Татарстан. А может, как выйдем отсюда, сразу поедем вместе?..
— Я тебе разве не говорил?.. Я ведь в этом году побывал в Татарстане, — оживился Рафкат. — Погостил в Салимханово, видел сабантуй в Петровке. Приезжали с Иваном Савченко.
— Ты меня обидел, проезжал через Казань и не дал мне знать. Нехорошо!
— Мы ведь летели через Челны, Ринат. А Салимхана Ахметханова сам знаешь, он человек гостеприимный, опомниться не дал. Не обижайся. Казань я так до сих пор и не видел. Хочется приехать, ведь и Минтимер Шарипович приглашал. В Казань я поеду обязательно, хочу показать ее и матери...
— Договорились, — мы пожали друг другу руки. — Теперь скажи-ка мне прямо, Рафкат, чем кончится это светопреставление?
— Плохо может кончиться. Таманская и Кантемировская дивизии под Москвой. Они спешат выполнить приказ Ельцина и Грачева. А Московский военный округ отказался выступить против Верховного Совета.
— А кто стреляет в нас?..
— Говорят, что бейтаровцы... Правда это или нет — не знаю. Говорят, что ими руководит Босерт.
— Что еще за Босерт?
— Помнишь, его ставили директором завода РАФ? Якобы трудовой коллектив избрал. Вот как...
На этом месте беседа наша прервалась. Рафката вызвал Сыроватко. «Там тебя Ачалов ищет», — сказал он ему.
Следуя совету Рафката, зашел в душный зал. Там сидели усталые, изнуренные люди, над которыми витал страх смерти. Не то что сидеть, стоять негде.
— Нужны врачи-женщины, требуется их помощь, — обратились через раскрытую дверь. Тут же поднялись семь-восемь женщин.
— Ринат Сафиевич, садитесь, — одна из них даже предложила мне свое место. Это была все та же Роза Низаметдинова, заместитель министра здравоохранения Башкортостана.
— Я буду охранять его, пока вы не вернетесь, — пообещал я и сел.
Обменявшись несколькими словами с соседями, я углубился в свои мысли. Рядом со столом президиума две женщины-близнецы — депутат Вера Бойко и ее сестра — под гитару пели сочиненную ими же песню. Они — донские казачки. С профессиональной точки зрения слова и мелодия песни были не ахти какие, но в тот момент они звучали впечатляюще...
Вдруг помещение, в котором мы сидели, словно взорвалось. Под ноги поющих женщин упало знамя какой-то республики (в зале заседаний Совета Национальностей висели знамена всех республик, входящих в Российскую Федерацию). Люди, стоявшие в проходах, пригнули головы, присели на корточки. Кто-то ахнул, кто-то вспомнил Бога.
Поначалу я подумал: на крышу упала бомба. Действительно, чтобы зашаталось здание, занимающее целый квартал, надо думать, нужна невесть какая сила. Я посмотрел на часы. Они показывали 9 часов 45 минут 4 октября 1993 года. Оказывается, вот в какой день мне суждено покинуть этот мир... Что-что, а вот мысли о смерти никогда до этого в голову не приходили. Вот, видимо, так нежданно-негаданно человек и уходит из жизни. Будет трудно родителям, родным, семье. Остаются две неустроенные девочки. Может, некоторые из друзей помянут добрым словом... Такова жизнь... Но найдутся и такие, что обрадуются...
Все молчат. Битком набитый зал погружен в предсмертную тишину. Неужто только у меня возникли эти мрачные предчувствия? Может, они завладели и другими?..
Во всяком случае, первая бомба упала не на наши головы. Сидевшие в этом зале пока были целы.
Тревоге в душе невозможно улечься. Надежды никакой. Отсюда не уйдешь, не убежишь. В газетах все пишут о каких-то «бункерах». Вот бы их сюда... Недаром большинство депутатов забилось именно в этот зал. Вот и Юрий Воронин здесь, и Агафонов, и Сыроватко...
Если очередь дошла до бомб, то они одной не ограничатся. А что если следующая упадет прямо на наши головы?
Тем временем опять раздался страшный грохот, опять вздрогнули стены. Где-то посыпались стекла, что-то обрушилось. Что это может быть? Оказалось, взрыв был не над нашими головами, а за стеной. Неужто они собираются совсем разрушить, уничтожить здание?.. Очередной раз при свете свеч посмотрел на часы. После первого взрыва прошло семь минут.
В зале тишина. Песня смолкла. Притихли и разговоры. Каждый замкнулся в себе, перебирает в памяти какие-то мгновения своей жизни, мотжет быть, последние мгновения...
Что думают остальные, не знаюд, ведь не спросишь. Впрочем, в такое время и разговаривать-то неохота. Я нашел для себя новое занятие — слежу за движением секундной стрелки. Считаю минуты. Вот их прошло четыре... пять... шесть... На седьмой минуте — новый взрыв. Значит, они бросают бомбы через каждые семь минут. Но до каких пор? До полного разрушения здания? Какая польза от этого? Кому? Государству?.. Людям, которые и без того еле сводят концы с концами? Может быть, рассчитывают разрушить здание и поубивать всех свидетелей... А потом найдут какой-нибудь повод и замнут дело?.. Свидетелей-то не так уж много. А газетчики, работники радио и телевидения в основном уже подкуплены. Им ничего теперь не стоит за плату назвать белое черным и черное — белым. В последние годы они сотни раз показывали, на что способны. Для общества нет ничего страшнее продажного журналиста.
Впрочем, оказалось, я немного ошибался. Выяснилось, что американское агентство Си Эн Эн транслировало события в прямом эфире. Приготовились за неделю вперед и установили свои камеры в нужных местах. Вот как здорово работают организации, призванные обеспечить нашу государственную безопасность: первым делом заботятся о заокеанских хозяевах, получают от них благословение. А нашим журналистам и дел-то не остается. Даже лгать опаздывают... Оказалось, весь мир с удивлением наблюдал за тем, как нас обстреливали из орудий. Наблюдал, как за зрелищем... И ни в одной стране ни один из наблюдавших не стал бить в набат по поводу нарушения демократии и прав человека. Вот так-то!
А я, глупец, сижу и слезу за движением стрелки часов, даже не зная, из каких орудий и с какой стороны в нас стреляют. К грохоту, повторяющемуся через каждые семь минут, уши уже стали привыкать. Уже растрескались хрустальные люстры над нашими головами. Свечи погасли... Помещение стало напоминать могилу: запах крови, темнота. Осталось не более семи-восьми свеч. Место мое было рядом с проходом. Кто-то прошел мимо, коснувшись моего плеча. Подтянутый человек в белом плаще. Я и не обратил на это внимания, поскольку проходящих мимо было много. А это оказывается был Хасбулатов. Он поднялся на сцену. Ему уступили место за столом. Кто-то поставил перед ним свечу. Сидящие в зале народные депутаты и работники аппарата Верховного Совета дружно зааплодировали. Как раз в этот момент истекли очередные семь минут, и здание опять затрясло... Раздался взрыв.
— По нас стреляют из танков, из 120-миллиметровых орудий... Вы что, по этому поводу хлопаете? — нашел он в себе силы пошутить. А вообще, на нем лица не было.
Установилась тишина... Руслан Имранович кашлянул несколько раз и крякнул. Было похоже, что он себя считает виновником этой тишины. И он негромкао, спокойно заговорил:
— простите меня, мои дорогие друзья... Я виноват перед вами. Очень виноват... Каждому жизнь дается только один раз. И никому не хочется умереть вот так бессмысленно. Вы же депутаты, избранные всей Россией. Никого из вас не посылали в столицу ради такой судьбы. Посылая вас, возлагали надежду, что у нас воцарится мир, сколько-нибудь улучшится жизнь...
Я должен сказать прямо: Верховный Совет в целом не оправдал возложенного на него доверия. Вдребезги распалась страна, экономика разрушена. А самое прискорбное, что попраны нравственные законы. Национальности и республики противопоставлены друг другу. Сколько пролито крови, сколько погублено жизней...
Нас втягивали в преступление за преступлением. Одни сопротивлялись этому, другие оставались безразличными. А те, кто толкал нас на эти преступления, один за другим сбежали в аппарат Президента и государственные структуры. Верховный Совет стал им не нужен, и они решили: отныне им дозволено все, что взбредет в голову.
Но среди народных депутатов большинство составляют не позарившиеся на обещанные блага и высокие посты и не поддавшиеся на посулы. Они сидят вот здесь, в этом зале. Спасибо им!.. Вы выступили против опасной силы, которая тянет в пропасть Россию и населеющие ее народы. Боролись до последнего часа, до последней минуты. Вот почему сегодня ваша жизнь повисла на волоске...
...Умирать, конечно, не хочется. Но что делать, у противников тогже нет пути к отступлению. Они должны или отказаться от награбленного богоатствак, отказаться от власти и предстать перед справедливым судом, или расстрелять разоблачивших их народных депутатов, уничтожить их. Другого пути для них нет.
Пытаясь остановить движущиеся в сторону здания Верховного Совета танки, десятки людей сегодня погибли под их гусеницами. Многих стариков, детей и подростков расстреляли из бронетранспортеров. И, наконец, начали штурм считающегося неприкосновенным в любой стране здания парламента. Скажешь людям — не поверят: здание, в котором находятся невооруженные народные депутаты, разрушают, стреляя из 120-миллиметровых орудий, из тяжелых танков, поджигают с вертолетов...
Сопротивление из здания прекращено. В 10 часов 38 минут Руцкой отдал приказ: «Не стрелять. Не сопротивляться...»
А с противоположной стороны, наоборот, продолжают огонь из всех видов оружия. В здание никого не впускают и не выпускают. Работники общества Красного Креста попытались вынести убитых и раненых, но по ним стали стрелять из пулеметов. Журналиста агентства «Интерфакс» Терехова, выходившего из парламента с белым флагом, убили выстрелом в спину...
Вот так обстоят дела, дорогие мои друзья. Я не думал, что все так получится. Мы и мысли не допускали, что так дадут посрамить Правду... Конституцию... парламент. Мы верили в народ... В руководителей республик и областей... В армию, долженствующую быть на страже Конституции... В правоохранительные органы... Что ж поделаешь... Спасибо вам и прошу простить меня...
В тот самый миг, когда Хасбулатов кончил говорить, раздался очередной взрыв. Здание вновь вздрогнуло... Хасбулатов словно не услышал этого грохота. Спокойно встал и, словно не желая показать, что у него застрял в горле комок и на глаза навернулись слезы, не оглядываясь, спокойно пошел той же дорогой, по которой пришел в зал. проходя мимо, опять коснулся моего плеча. останавливаться не стал... Лишь произнес тихо, чтобы могли услышать только я и он: «Ты тоже здесь, Ринат...» И пошел дальше. Глаза наши не встретились.
В зале осталась висеть тишина. Наконец стало ясно как день, что помощи нам не будет. Судьба наша в руках убийц, которые окружили нас со всех сторон и даже с воздуха. Что захотят, то и сделают. Отныне из этого здания не выйдут не только люди, но и мухи не вылетят. Час нашей смерти не только приблизился, но уже подошел?! На первый взгляд это так... А с другой стороны, как не хочется умирать, не хочется вот так бессмысленно завершить свою жизнь.
Вот уже второй день, как во рту не было ни крошки. Мало того, даже глотка воды! Однако странно, я не чувствовал ни голода, ни жажды. И я не услышал этой жалобы и от других депутатов. Мимо меня прошел врач-депутат, избранный от Мурманской области Иван Савченко. Я подошел к нему, потому что знал: он с утра занимается ранеными.
— Ну как там, Иван Сергеевич? — спросил я. — Много раненых? Вам удается оказывать им помощь?
— Стараемся, — сказал он нехотя. А потом, кажется, узнал меня и остановился. — Уже пять кабинетов забиты мертвыми. А раненых... не счесть. Более ста человек лежат в крови. Но у нас ничего нет. Нет бинтов, нет даже йода... Обо всем не расскажешь...

Он и сам осунулся. На лице было выражение безысходности. Я тоже не нашелся, что ему сказать. Только обратил внимание, что под пиджаком у него не было рубашки. А еще я увидел: волосы у него на висках покрылись сединой.