Крушение

Москва. Старая площадь. Здание Центрального Комитета КПСС. У дубовой двери высотой три с лишним метра попросили паспорт. После детального его изучения человек в военной форме уважительно пропустил меня вперед, открыв и закрыв двойные двери с бронзовыми ручками. И только тут, вспомнив, куда и к кому иду, я невольно вздрогнул. Но поддаваться чувствам уже не было времени. Не успел оглянуться, меня, как давнишнего знакомого, сразу же встретили двое людей.
— Это вы, Ринат Сафиевич?
В пропуск даже не взглянули. Неожиданно у меня вырвались слова, которые я никогда не употреблял:
 — Так точно, это я.
Встречавшие меня — высокого роста, худощавые, волосы подстрижены коротко и аккуратно. Оба в черных костюмах и белоснежных сорочках с накрахмаленными воротниками, при галстуках. В глаза смотрят пристально, словно желая проникнуть насквозь. Не глядя по сторонам, я прохожу прямо к лифту с раскрытой створкой.
— Вас ждут... — сказал один, взглянув на большие круглые часы на противоположной стене.
— На какой этаж? — почему-то спросил я.
— Пожалуйста, войдите в лифт, — последовал ответ. А там в лифте меня уже ожидал третий, в такой же белоснежной сорочке с накрахмаленным воротником.
— Тронулись, — сказал он, как только закрылась зеркальная дверь лифта.
Как ни старался, я так и не смог определить, на какой этаж мы поднялись. Цифры на кнопках не указаны. Насколько мне все же удалось почувствовать, мы оказались выше второго этажа, но не выше пятого.
Дверь отворилась, и я вышел из лифта. Меня тут же встретили двое других людей в таких же черных костюмах и рубашках с накрахмаленными воротниками. Своим внешним видом и по тому, как держат себя, они все поразительно похожи, словно вышли из инкубатора. Однако далеко не цыплята, серьезные ребята. Особенно серьезен взгляд. Неширокие коридоры петляют то вправо, то влево — то ли нарочно так сделано, то ли здание уже старое. Во всяком случае, без сопровождающего тут ничего не найдешь. Так же петляют и путаются мои мысли. Наконец, на одном из поворотов сопровождающие в черных костюмах «сдали» меня мужчине лет пятидесяти.
Он представился, протянул мне руку. Оказалось, и он знает, кто я такой. Внутри у меня немного потеплело.
— Михаил Сергеевич вас ждет, — сказал он. Взгляд у него прямодушнее, чем у встречавших. Походя, словно речь идет о пустяках, спросил:
— Дипломат берете с собой или... здесь оставите?
Он нисколько не давил на меня, наоборот, на первый взгляд, последние слова произнес как бы с сожалением. И все же дал понять: дипломат все-таки следует оставить. Сделал это вежливо, но убедительно.
А мне разве было до дипломата! Но, вероятно, я производил впечатление человека, который колеблется.
— Что, у вас там важные документы? — спросил помощник Генерального секретаря. — Воля ваша, но... у нас...
Он говорил вполне серьезно, было непохоже, что шутит или дразнит меня.
— Хорошо, пусть останется. Он мне не нужен.
Я поставил портфель на краешек стола. И что, вы думаете, было в этом дипломате? Две пары детских колготок. В Казани их не найдешь.
Видели бы вы, как помощник Генерального секретаря подбежал к дипломату и с большим почтением отнес его в шкаф из красного дерева. По-видимому, это было его почтение к «важным документам».
Человек, открывший дверь, остался за ней, а я стоял перед «главным хозяином страны», которого до этого видел только на экране телевизора, — Генеральным секретарем. Наяву ли это, во сне ли?! Хозяин комнаты вышел из-за стола и пошел ко мне навстречу, словно привечая хорошего знакомого.
— Здравствуйте, Ринат Сафиевич. Проходите... Садитесь. Давно хотел поговорить с вами...
«Что он говорит?.. Слышат ли его уши, что говорит язык?.. Откуда ему знать меня, «хотеть» поговорить со мной? Ему что, делать больше нечего?..» — мелькнуло в голове. Только вот сказать об этом нельзя. Тут шутки плохи. Ведь я у Генерального секретаря. Я остался с глазу на глаз с наследником самого Сталина, который одним кивком головы мог лишить жизни сотни людей, что там люди — сослать с насиженных мест целые народы. Я оказался в кабинете, в котором сидели Хрущев, Брежнев, Андропов. Говорят, что сюда после избрания генсеком по пути из больницы заглянул даже Черненко.
...Все случилось так неожиданно... Еще вчера я был в Казани. Прошло не более двух-трех недель после того, как я был избран депутатом Верховного Совета Российской Федерации. Позвонили из Москвы... Попросили завтра же к утру приехать. Даже, кажется, подчеркнули: это очень важно. Кто вызывает, зачем, что взять с собой — ни слова. «В гостинице для вас будет оставлено место. Мы вас найдем. Сообщим». Вот все, и больше ни слова.
Прилетел в Москву самолетом. Устроился. Вечером позвонили и попросили на другой день в 11 часов 30 минут прийти в Центральный Комитет. Это все, что я знал. И вот наконец я стою в кабинете перед самим Горбачевым.
Почему-то я не люблю смотреть в глаза собеседнику. Нет у меня доверия к тем, кто стоит перед человеком, пристально изучая его. А взгляд Генерального секретаря нельзя было понять. Вроде дружелюбно, но глаза его беспрерывно бегают; где там следить за ними, даже не определишь, какого они цвета. Родимое пятно на лбу, оказывается, напоминает очертания Южной Америки на карте мира. Отнюдь не России...
Наконец мне было предложено сесть. Горбачев расположился напротив. Откуда-то неслышно появилась женщина с подносом и белой салфеткой — принесла чай, кофе, сладости. Она расставила принесенное на белых салфеточках и так же незаметно удалилась.
— Давайте пить чай или, может, кофе хотите? — проявил гостеприимство хозяин кабинета. — Я буду кофе...
Я осторожно налил чай в чашку на цветастом блюдце и добавил немного молока.
Можно было подумать, что Горбачев ведет какой-то репортаж.
— Знаю, знаю, татары чай любят, — сказал он. — К тому же пьют его с молоком...
Я невольно вспомнил одного деревенского знакомого, который в те годы благожелательно относился к Горбачеву. «Эх, — говорил он о нем, — попридержать бы его словесную мельницу!»
Между тем я ведь все еще не знаю, почему меня пригласили в этот кабинет. А Генеральный секретарь знает...
— Думаю, вам объяснили, по какой причине мы тут встретились, — сказал наконец хозяин. И сразу же посерьезнел. Многозначительно пожал плечами, поджал губы, глубоко вздохнул.
Он не ждал от меня ответа. Лишь задумался. Мне показалось, что он решает, с чего начать разговор.
— Нет, не знаю. Мне никто ничего не сказал. Только вызвали...
— В стране началась перестройка, коренная перестройка. Сегодня уже нельзя жить по старинке. Думать, рассуждать надо по-новому. Нужны новые, молодые кадры. А их не хватает. Нужны люди, не связанные с прежними предрассудками, не отягощенные старыми взглядами.
Он говорил все это, неотрывно глядя в пустую кофейную чашечку. Немного помолчав, поднял голову и уставился на меня глазами только что очнувшегося от сна человека.
— Ринат Сафиевич, вы — народный депутат Российской Федерации. Избраны по национально-территориальному округу. Альтернативно. С одной стороны, это победа настоящей демократии, а с другой — большое доверие народа... Вдобавок, вы литератор. Мы знаем вас и как свободно мыслящего, талантливого писателя...
Не скажешь же ему: «ни черта-то вы не знаете». Я сидел и слушал Горбачева с умным видом. Кажется, даже поддакивал.
Невозможно было остановить Михаила Сергеевича, когда он говорил. И не только потому, что он Генеральный секретарь, но и оттого, что говорил увлеченно, страстно, красиво. А может быть, даже завораживал своего слушателя. Недаром говорят в шутку, что такую страну, как СССР, развалили два волшебника — Горбачев и Кашпировский.
— Да, да, мы обратили на вас внимание и как на писателя, и как на человека с новым мышлением... Кроме того, очень важно учесть, какое место занимает Татарстан в Российской Федерации. Нет, нет, не только по численности населения. Я это говорю, прежде всего имея в виду ту роль, которую играли татары в истории российской государственности.
Это была не беседа: один говорил, другой слушал. Я, правда, попытался раскрыть рот, силясь вступить в разговор, но не получилось. Генеральный секретарь говорил мастерски, живо, убедительно. Только вот умеет ли он слушать других?..
Конец затянувшегося монолога был таким:
— При строительстве демократического общества в стране роль Советов возрастает. Нам хотелось бы видеть вас первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета России.
— Почему меня?.. У меня нет опыта... Никогда не приходилось работать в аппарате, — начал было я, но вынужден был замолчать. Потому что меня никто не слушал и не собирался слушать.
— Мы советовались с Александром Владимировичем Власовым, который должен быть избран Председателем Президиума Верховного Совета. И с секретарем Центрального Комитета товарищем Усмановым. Они оба хорошо вас знают и отозвались положительно.
«Постойте, Генеральный секретарь, кончайте это вы мне на уши лапшу вешать», — надо было бы сказать. Но про это я только подумал. Откуда и каким образом про меня мог знать Александр Власов? Могу голову дать на отсечение: он обо мне ничего не знает и ничего не слышал.
Ну, а что касается Гумера Исмагиловича Усманова, тут я согласен. Он еще совсем недавно переехал в Москву и, как бывший руководитель Татарстана, меня знает. Хотя в жизни встречались, наверное, всего раз или два. Но я знал, что он прочитал ряд моих последних произведений и высоко о них отзывался. Гумер Усманов вообще был пусть порою строгим и суровым, но справедливым, открытым и сильным руководителем. А самое главное, был и остается поныне обаятельнейшим человеком.
— Большинство членов Политбюро согласилось с мнением выдвинуть на съезде народных депутатов вашу кандидатуру. Думаю, что вы оправдаете это доверие, Ринат Сафиевич.
— Не знаю...
Михаила Сергеевича Горбачева мое мнение не интересовало. Он резко встал, развел руками, давая понять, что разговор окончен.
— Желаю вам успехов на новой ответственной должности и в творчестве! — заключил он и протянул руку для прощания.
Видимо, существовала какая-то связь между ним и его подчиненнными: в тот же миг дверь раскрылась, показался помощник. Дойдя до двери, я оглянулся, желая еще раз увидеть Генерального секретаря. Горбачев, словно прощаясь с давнишним другом, с легкой улыбкой поднял правую руку. А тем временем из боковой двери показалась та же женщина, чтобы убрать со стола.
Как только затворилась дверь, мне вручили мой темный дипломат с «важными документами». По уже знакомому маршруту проводили все те же люди в черных костюмах и сорочках со снежно-белыми накрахмаленными воротниками.

*  *  *

Неторопливо иду в гостиницу; остановился я в «России», поэтому идти недалеко, а спешить некуда. На душе неспокойно. Происходит то, о чем я и подумать не мог. Забот у меня без того было много. Например, не вскопан садовый участок в Верхнем Услоне. Дом там не законопачен, при каждом случае жена упрекает. Если сам не поеду, некому будет вспахать и огород у родителей в деревне. А родителям уже за восемьдесят. Избрали председателем писательской организации, но и там как следует еще не поработал. А главное, что меня особенно беспокоит, — незавершенный роман, все не удается засесть за него как следует.
Вернулся в одноместный номер на девятом этаже. Растянуться бы сейчас и расслабиться! Но ведь нужно думать, основательно думать. Не играют ли со мной? Ведь найдется немало людей, готовых занять это теплое место и уже сделавших немало, чтобы добиться своей цели. А я один, мне даже посоветоваться не с кем...
Пронзительно зазвенел телефон. Раз... Два... Три... Четыре... Поднял трубку, но на другом конце ее уже положили. Мне неоткуда ждать звонка, я никому не сообщал, что поселился здесь. Только хотел подойти к постели, как опять звонок телефона. Взял трубку. Голос знакомый, но чей — не могу вспомнить.
— Ринат Сафиевич, — говорящий в приподнятом настроении. — Мы вас потеряли... Ищем...
— А-а-а, — обрадовался я, как дитя, — Олег Викторович, это вы?
— Я. А ты почему трубку не берешь, может, не хочешь встретиться с нами?
— Я только что вернулся. Не знал, кто звонит.
— Ладно, ладно, не оправдывайся, — смеется он. — Тебя шеф ждет. Можешь прийти прямо сейчас?
А меня охватила какая-то вялость. Не хочется куда-то идти, кого-то видеть. Сам не знаю отчего. А отказаться неудобно. У меня нет оснований так пренебрегать приглашением Олега Морозова, который раньше работал заведующим отделом в Татарском обкоме КПСС и недавно взят в аппарат Центрального Комитета. Приветливый, умный.
— Хорошо, — сказал я. — Как вас найти?
— Твоя комната выходит на север, — бодро объяснил он, словно желая заразить меня своим хорошим настроением. — Так что наши окна друг на друга смотрят вечером и днем.
Итак, я вновь направился к Центральному Комитету. Но на сей раз в другое здание. Уже не было ни встречающих, ни сопровождающих.
Секретарь Центрального Комитета КПСС Гумер Исмагилович Усманов встретил меня сияющей улыбкой.
Обычно находится масса людей, готовых искать грехи у прежних хозяев, по поводу и без повода хулить их в разговорах. Таких становится особенно много, когда последние уходят со своих престижных постов. Вот и сегодня хоть пруд пруди таких людей, которые готовы, не утруждая себя аргументами и знанием тогдашней ситуации, «разоблачать» Табеева, Усманова. Разумеется, у последних, конечно же, были грехи. Но если уж ты такой храбрец, то что же тебе мешало тогда, когда они были «первыми», указать им на эти их недостатки? Сказать открыто, в лицо? Если тогда не посмел, если тогда склонял перед ними голову, то какая польза от того, что мелешь о них сейчас? Невысока цена такому «мужеству».
— Как ты доехал? Проходи, устраивайся как дома, — встретил меня Усманов словами на чистейшем татарском языке. Разумеется, мне пришлось по душе, что здесь, в Центральном Комитете КПСС, секретарь ЦК говорит со мной на языке наших дедов. Ведь ни для кого не секрет, что и сейчас в Казани некоторые начальники на заданный тобой по-татарски вопрос отвечают на ломаном русском.
Тем временем на подносе принесли по-нашему, по-татарски, приготовленный чай и сладости. Угощая нас, Гумер-ага стал расспрашивать о казанских новостях, о положении в Союзе писателей, о некоторых литераторах. Своей искренностью, заинтересованностью он втянул меня постепенно в серьезную беседу.
Исподволь мы перешли к московским событиям и предстоящему съезду народных депутатов Российской Федерации.
— Скрывать не стану, разговор о тебе завел, конечно, я, — сказал он. — Теперь здесь каждый заботится о своем.
— Не стоило, Гумер Исмагилович, зря вы поставили этот вопрос. Я не готов к такой работе.
— Да постой ты... Постой, — и хотя он повысил голос, но раздражения не было... Упаси Аллах! Не приведи испытать на себе усмановский гнев. Мне довелось видеть его злым. Как вспомню, так волосы дыбом встают, мурашки по телу пробегают... — Не ищи себе легкий путь. «Не готов, не смогу, не справлюсь». Ты забудь эти слова. Не боги горшки обжигают!
— Хорошо, Гумер Исмагилович, теперь выслушайте меня. Во-первых, вы прекрасно знаете, кто такие нынешние депутаты. Они не станут выбирать меня по одному вашему предложению. Во-вторых, я не из «партийной номенклатуры». Кроме того, я человек излишне эмоциональный. Не надо!
— Да постой же ты, не упрямься, как осел, — словно заново начал он. — Один раз уже удалось убедить меня, что у тебя ничего не получится. Помнишь?
Он посмотрел мне в глаза. Я ответил:
— Помню. И считаю, что поступил тогда правильно, не жалею.
В годы работы в Татарском обкоме КПСС он не раз вызывал меня и предлагал стать заведующим отделом обкома. По тем временам должность была очень престижной. Но я сразу почувствовал сердцем, что она не по мне. Вижу и чувствую, что и на этот раз надо прислушиваться к своему сердцу.
Молчание Усманова затянулось. Я почувствовал, что таким образом он хочет надавить на меня, попытаться сломать.
— Может быть, тогда ты поступил правильно, — немного отступил секретарь Центрального Комитета. — Но на сей раз дело совсем другое, сейчас нет места спорам. Маховик закрутился, и его уже не остановишь. Надо готовиться к борьбе, у тебя другого выхода нет.
— К какой борьбе? — не к месту задал я вопрос. Ведь в течение двух месяцев, не зная ни дня, ни ночи, соединив воедино девять городов и семнадцать районов, я сражался за голоса избирателей с восемью конкурентами и по горло сыт этими баталиями.
— К борьбе за власть, — сказал Усманов тоном, не допускающим возражений. — И победа в этой борьбе нужна не для нас с тобой, она нужна в первую очередь для татарского народа, разбросанного по всему Союзу, нужна... для Татарстана. А что, мы разве хуже других?!
Оказалось, на другой день в Центральном Комитете должно состояться совещание по вопросам созыва и проведения съезда народных депутатов. Ожидалось, будут участвовать Генеральный секретарь и Политбюро в полном составе. Усманов сказал, что там должен присутствовать и я. Более того, мне надо выступить.
Вот тебе раз... Как же можно за одну ночь приготовить текст выступления перед членами Политбюро! Я едва не лишился дара речи.
Кажется, Гумер-ага понял мое состояние и, когда мы расставались, уже у двери подошел и похлопал меня по плечу.
— Я тебя знаю, ты всегда найдешь, что сказать и как сказать. Так что не тревожься. Иди домой, выпей граммов сто и ложись спать. Это будет самое лучшее.
На том и расстались. Но меня удивило одно обстоятельство. При встрече не было сказано ни слова, что я был у Горбачева. Усманов не спросил, а я сам не стал начинать этот разговор. Даже намека о встрече не было. Умолчали о ней и Олег Морозов, и Владимир Егоров, мой сокурсник по Казанскому университету, а теперь один из помощников Горбачева. До сих пор не возьму в толк, для чего им нужна была такая скрытность. А может, спрашивать об этом было бестактно?
Правда, Гумер Исмагилович выдал мне свой «рецепт» и посоветовал завалиться спать. Но часов в десять вечера по дороге с работы ко мне заглянул Олег Морозов. Его послал хозяин. Он принес кое-какую информацию, которая могла пригодиться для моего вероятного выступления. Посидели, поболтали с ним — все-таки земляки, — и у меня немного отлегло от сердца.

*  *  *

Попив чаю в буфете ЦК, мы прошли в зал, где должно было начаться совещание. Зал не большой и не маленький, амфитеатром. Все четыре стены глухие. Заходящие сюда знают друг друга, громко переговариваются, смеются. А я будто с луны свалился, ни с кем не знаком. И, слава Аллаху, меня никто не знает. Наверное, в тот день я напоминал мальчика, который пришел в театр с родителями, — повсюду следую за республиканским начальством.
Минтимер Шаймиев, Мухаммат Сабиров и я уселись на одном из первых рядов. Кажется, на третьем или четвертом. Впрочем, зрительный зал здесь своеобразный: куда бы ни сел, всюду чувствуешь себя близко от президиума.
В зале, который только что гудел словно сельский клуб, вдруг воцарилась тишина. Мухаммат Галлямович ткнул меня локтем в бок. Я понял без слов — выходят...
Словно баран, возглавляющий стадо, первым, откинув голову назад, показался Горбачев. В светло-коричневом костюме, родимое пятно при нем. Горделиво обвел глазами зал и, выпятив губы, кивнул головой. Те, кто следовал за ним, почему-то напомнили мне утят, что, переваливаясь, спешат за уткой, возвращаясь домой с речки. Я не хочу унизить их, просто именно так мне тогда показалось. Утята ведь тоже такие: кто посмелее — идет впереди, а остальные следуют сзади. Не всех отчетливо помню. Там было всего, кажется, человек пятнадцать. Но вот Рыжкова, Лигачева, Медведева, Воротникова, Капитонова, Яковлева, Манаенкова, Усманова помню хорошо. Расселись по порядку за начальственным столом, свободных стульев не осталось.
Все знакомые лица. В то время ведь только их и показывало телевидение. Но вот фамилии и имена знаю слабо. Поэтому при удобном случае незаметно расспрашиваю у Мухаммата Сабирова. В этом мирке он, видимо, тоже был еще новичком, поэтому не всех знал как следует. В свою очередь Сабиров получал информацию у сидящего дальше Минтимера Шаймиева. В то время Минтимер Шарипович возглавлял Татарскую областную партийную организацию, ему-то уж по штату полагалось всех знать.
Совещание открыл и повел Егор Кузьмич Лигачев. Он был членом Политбюро, которому в то время приклеили ярлык «консерватора», его активно ругали разного рода демократы, его имя по всякому поводу склоняли на страницах газет. А я живого Лигачева увидел тогда впервые. По тому, как он вел себя, как говорил, он показался мне человеком открытым и прямым. И вот сегодня, спустя много времени, я подумал: из тех, кто сидел тогда в президиуме, пожалуй, только Николай Рыжков и Егор Лигачев по-настоящему, искренне болели душой за судьбу Отчизны (я имею в виду СССР).
Коль зашла речь о Лигачеве, припомню еще один эпизод. Где-то в октябре 1992 года, когда КПСС была уже распущена и члены Политбюро остались без работы, мне довелось еще раз увидеться с Лигачевым, уже пенсионером. Встретились мы на Центральном стадионе Москвы в Лужниках во время футбольного матча. На трибуне, куда вхожи исключительно большие начальники, мы сидели только втроем: Лигачев, я и еще один знакомый депутат, который привел меня на этот матч. По всей вероятности, игра была не очень важная. Все, кто имел право сидеть на этой трибуне, почти не вылезали из престижного буфета. Получилось так, что мой спутник довольно хорошо знал Егора Кузьмича. Меня Лигачев, конечно, не знал и не помнил. Познакомились и с удовольствием побеседовали. Всего сейчас не расскажешь, остановлюсь лишь на одной-двух подробностях.
— Егор Кузьмич, вам теперь, наверное, трудно приходится, ушли на пенсию, от власти отошли? — спросил я между прочим.
— Трудно, — сказал он, глубоко вздохнув. — Очень трудно видеть, как страна, народ катятся к пропасти, и не иметь возможности воспрепятствовать этому.
— Вы, оказывается, все еще консерватор, Егор Кузьмич, — пошутил мой знакомый депутат.
Лигачев улыбнулся. И даже залился отрывистым смешком, словно мужик деревенский. Но ответил серьезно:
— Вам еще покажут ваши демократы, как разрушать и разваливать экономику!
Похоже, он оказался провидцем. Интересно, кого именно он имел в виду, когда говорил, что они «покажут»?..
— С Горбачевым встречаетесь? — спросил я.
— Не напоминайте, — махнул рукой Лигачев. — Нашли, о кого язык пачкать...
В перерыве в буфете сидели за одним столом. Лигачев от рюмки коньяку отказался. Попил чаю с бутербродом. Когда матч кончился, выходили вместе. Нас с приятелем, как депутатов, ждали «Волги». Предлагали Лигачеву ехать с нами — в машину не сел.
— А я вот пешком научился ходить. Так хорошо, — сказал он и бодрым шагом направился в сторону метро.
...Совещание продолжается. Первым Лигачев дал слово секретарю ЦК Медведеву. Последний, хоть и картавит немного, говорит увлекательно. Всю жизнь ведь читал лекции, язык у него подвешен. Но вот то, о чем он говорил, не запомнилось; кажется, и других он не сумел увлечь. И все же одно его сравнение не забылось. Потому что месяцев за семь-восемь до этого, когда я был на месячных курсах в Академии общественных наук, он говорил там те же слова.
«Страна, которая идет по пути перестройки, напоминает сегодня большой корабль в океане, — сказал он. — Волны сильные, то справа бьют, то слева. А иногда, когда совсем не ждешь, бьют спереди. Словом, сопротивление со всех сторон. Но для большого океанского лайнера все это не страшно, корабль уверенно идет в заданном направлении. Я бы так сказал о нашем сегодняшнем состоянии...»
Когда слушал секретаря Центрального Комитета, вдруг вспомнилось другое сравнение, которое привел в своем выступлении с одной из больших трибун писатель Юрий Бондарев.
«Наша страна сегодня оказалась в положении поднявшегося в воздух лайнера. Летим на большой скорости. Аэропорт, с которого мы поднялись, остался позади, возврата туда нет. Но в каком летим мы направлении?.. Какой аэродром нас примет?!.. Никто не знает», — сказал Бондарев. Не оказался ли он прав?!
И Медведев, и Бондарев говорили о большом лайнере. Первый из них — секретарь Центрального Комитета партии, а второй — председатель правления Союза писателей России. Кто из них прав? Будущее покажет, конечно. Мне же не давал покоя рой других мыслей. В каком направлении мы двигаемся? На верном ли мы пути? Какое будущее ждет Татарстан? Сможем ли мы стать хозяевами своей судьбы? Нет числа этим вопросам...
Наконец перешли к обсуждению кадровых вопросов. Было открыто и категорично заявлено, что Центральный Комитет намерен выйти на съезд народных депутатов с кандидатурой тогдашнего Председателя Совета Министров России Александра Власова. А в качестве кандидата на пост его первого заместителя назвали мою фамилию.
Когда Егор Лигачев объявил эти два имени, я почувствовал слабость в коленях и в глазах у меня потемнело. А тем временем начались прения. Один выступил, второй... Все выступающие хвалят Власова, но и меня тоже не обходят вниманием. И это люди, которых я не знал и в глаза не видел. Судя по выступлениям, Власову, оказывается, за заслуги уже давно заготовлено место в Мавзолее. Мне тоже можно в будущем рассчитывать примоститься рядом с ним. «Выступает секретарь Центрального Комитета товарищ Манаенков. Готовится Мухамадиев, — сказал Егор Кузьмич. И добавил: — Тем, кто собирается выступить с мест, придется подождать, тут еще много записавшихся...»
Сквозь землю бы провалился, лишь бы не выступать. Все переворачивается с ног на голову. К тому же еще посоветовали говорить без шпаргалки. Я — как кандидат в зятья на смотринах, должен создать о себе хорошее впечатление перед руководителями всей страны, всех республик и областей. Знаю, будут сидеть и выискивать у меня недостатки, вопросительно думать: «Откуда еще выискался этот петушок?»
«Иди, маху не давай...» — шепнул мне Мухаммат Сабиров. А сидящий рядом с ним Минтимер Шаймиев чуть приподнял сжатый кулак: будь, дескать, тверд, как бы за тебя еще краснеть не пришлось.
Поднимаюсь на сцену в полной нерешительности. К тому же ведь не далее как сегодня утром ответственные товарищи из орготдела ЦК возложили на меня еще одну специальную задачу: «Ты человек молодой... представитель национальной республики. Писатель. Следовательно, говоришь от имени всего народа. Ты должен в своем выступлении разоблачить Ельцина как популиста...»
Пусть у читателя не сложится превратное мнение: ни Горбачев, ни Усманов, ни его помощники об этом со мной не говорили.
По правде говоря, из всех больших политиков в то время особую симпатию я питал именно к Борису Ельцину. В семейном кругу и в кругу друзей об этом тоже все знали. Он привлек мое внимание своими неординарными, критическими выступлениями, бунтарским духом. Впрочем, в то время Ельцин действительно был лучом света в темном царстве.
Своим выступлением на Октябрьском пленуме он буквально потряс все общество. Разве мыслима была такая смелость среди представителей руководящих кругов? Его выступление было подобно грому средь ясного неба...
И свежо еще было в памяти, как на Октябрьском пленуме набросился на него с критикой наш уважаемый земляк Гумер Усманов. Помню, когда дома по телевизору смотрели его выступление, я невольно сказал себе: «Эх, Гумер-абый, как ты ошибся...» Ему, по всей вероятности, тоже «посоветовали». И, возможно, те же люди. А он, первый секретарь Татарского обкома, не смог отказаться, у него положение было другое. А я же писатель, человек свободной профессии. Что я теряю...
В те годы, будучи еще начинающим политиком, я действительно был убежден, что уважаемый мною секретарь ЦК КПСС Гумер Усманов, беспощадно критикуя своего коллегу по партии Ельцина, сделал роковую ошибку. Кстати, он был одним из первых, кто так открыто и публично разнес будущего первого президента Российской Федерации. И, естественно, за эту прямоту и откровенность демократы и им пресмыкающиеся его в те годы при каждом случае щедро «благодарили». Их инициативу тут же подхватили приспешники из Татарстана, его бывшие выдвиженцы, перебравшиеся в просторные кабинеты. С большим удовольствием злорадствовали они, вместо того, чтобы войти в его положение и протянуть руку помощи. Но Усманов держался мужественно и никогда, даже в дни восхождения Бориса Ельцина на Олимп, от своих слов и убеждений не отказывался.
— Время придет, поймут... И ты поймешь, дорогой Ринат Сафиевич, — говорил он мне однажды.
Я спорить не стал. Расстались друзьями, но каждый при своем мнении.
Поднялся на трибуну. Оказывается, зал довольно большой. Равнодушных лиц не видно. Все словно смотрят мне в глаза: «Ну, татарин, что ты скажешь?..»
Конечно, волнение было. Но я уже успел немного взять себя в руки. И стал обстоятельно, своими словами говорить о том, что перестройка является процессом, которого давно ждала творческая интеллигенция республики, что она не может себе представить будущее без последовательной демократизации общества.
Тут Генеральный секретарь, прервав меня, подхватил мою мысль, которую я начал было излагать. Вообще Горбачев раза три поддержал сказанное мною. Я терпеливо слушал его, дожидался удобного момента, чтобы продолжать... Лигачев тоже подхватил слова Горбачева и в двух словах поддержал меня. Татарстанские руководители, нисколько не скрывая, открыто выразили свое удовлетворение и жали мне руку. Сидевший за столом президиума Гумер Усманов тоже засиял улыбкой и знаками дал понять, что вполне мной доволен.

Наконец я немного успокоился. Кажется, я не говорил ничего такого, о чем можно было бы пожалеть. Не поддался и уговорам. Ничего не сказал о Ельцине. И волки остались сыты, и овцы целы.