Биография Произведения Интервью и статьи Фотографии E-mail
     
 

Крушение

IV. Волжские прогулки

Шел 1990-й год. Кажется, было начало июля. Как-то помощник Бориса Ельцина Виктор Илюшин пригласил меня к себе.
— Ринат Сафиевич, Борис Николаевич в ближайшие дни собирается ехать в Татарстан. Ты бы не помог мне составить маршрут этого путешествия и график встреч? — сказал он.
— Хорошо, подумаю. Сколько вы дадите времени?
— А вот прямо сейчас сядем и приступим к работе, — сказал Илюшин с присущей ему спокойной деловитостью.
— Но надо же немного подумать, обменяться мнениями, — возразил я.
— Визит продолжится два дня, самое большее три. После Казани предполагается ехать в Уфу, Башкирию.
Мне вдруг пришло в голову: почему я должен составлять этот маршрут? Есть ведь Татарский обком партии, руководство республики, большой аппарат. Естественно, я спросил об этом:
— Вы, наверное, поговорили с областным комитетом? У них большой опыт организации таких поездок...
Илюшин посмотрел на меня искоса.
— Областной комитет рассуждает с оглядкой на Кремль... На Горбачева. А мы хотим приехать без особого шума. Сообщим, конечно, загодя. Впрочем, в принципе с Горбачевым согласовано.
— Ну, раз знают руководители республики, мне и делать нечего...
— Давай-ка, садись, — с досадой проговорил Илюшин, обеспокоенный тем, что попусту тратится время. — На столе карта Татарстана. Покажи...
Сел. И нехотя стал рассуждать:
— Раз намечено из Татарстана проследовать в Башкортостан, то, по-моему, надо будет двигаться по маршруту Казань — Набережные Челны — Альметьевск. Башкортостан как раз рядом. За два дня вы проедете через весь Татарстан.
— Нет, — сказал Илюшин. — Ты рассуждаешь по общепринятой схеме. А если мы сделаем наоборот, если сначала встретимся с нефтяниками, автомобилестроителями, хлеборобами, а потом поедем в Казань? Нужны неординарные встречи. Посоветуй, где их провести.
— Что Ельцин скажет, если вы остановитесь в самом обыкновенном татарском ауле и пообедаете там?
— Так-так-так, — протянул Илюшин и что-то пометил на бумаге. — Давай-ка дальше продолжим. А где расположен этот татарский аул?
— К примеру, в Мамадышском районе.
— А чем он примечателен?
— Прежде всего тем, что это — моя родина.
— Вот это хорошо! — рассмеялся Илюшин. —  А что еще скажешь?
— Это обыкновенный сельский район. Московское начальство его не особенно жалует. Народ там хороший, неиспорченный. Первый руководитель тоже молодой. Похож на Бориса Николаевича, высокого роста, здоровяк!..
— Это мы решили, — сказал Илюшин и потер руки. — А что будем делать в Казани?
— Наверное, будут встречи в областном комитете партии... В Верховном Совете...
— Нет, нет. Боже упаси. Я же сказал, нужна неординарная программа.
— Можно встретиться с творческой интеллигенцией, с писателями, у нас к ним относятся с большим уважением...
— Где?
— Можно в помещении какого-нибудь театра... А если бы Ельцин смог увидеться с писателями в самом творческом Союзе, это было бы незабываемым событием. У нас есть клуб на 160 мест.
— Это тоже хорошо будет, — он опять потер руки.
— Хорошо бы ему побывать в Казанском университете, поговорить там со студентами, с научной интеллигенцией.
— Это тоже неплохо.
— Вообще говорят, что ни один человек не может стать великим, не поучившись в Казанском университете, — попытался я сострить. — Взять хотя бы Ленина, Толстого...
— Ты что, тоже там учился? — подхватил шутку Илюшин. Он избавил меня от попыток поиска других гениев, учившихся в Казанском университете.

*  *  *

...Вертолет с Борисом Ельциным и Минтимером Шаймиевым на борту опустился на клеверном поле в шести километрах от Мамадыша с большим опозданием. Предшествовавшую этому поездку в Набережные Челны и Альметьевск я не видел. Сопровождающих и встречающих было немного.
Гостей мы встретили вместе с первым секретарем Мамадышского райкома Фатыхом Сибагатуллиным и, долго не задерживаясь, отправились в поездку по району на микроавтобусе «Тойота», принадлежавшем Берсутскому зверосовхозу. То была единственная тогда в районе заграничная машина.
На голову шофера Шамсутдина Назмиева, которому до того не доводилось возить даже директора совхоза, в тот день сразу свалилось неслыханное счастье. Вот ведь он везет самого Ельцина и Шаймиева. Ельцин даже раза два по-свойски похлопал его по плечу своей большой, как лопата, рукой.
— Ну как дела? — спросил он шофера.
— Хорошо, — ответил Шамсутдин.
— А как тебя звать?
— Хорошо, — повторил Шамсутдин, не поняв второго вопроса. Ведь его глаза и все внимание были на дороге. И лишь после того, как мы рассмеялись, он понял смысла вопроса и поправился: — Шамсутдин.
— А как жизнь? Зарплата...
Оказалось, что у Шамсутдина и тут все «хорошо».
По дороге, остановив машину, гость подошел к комбайнам, которые молотили пшеницу. Поговорил с комбайнерами, сфотографировался с ними.
В ауле Нижний Сон Борис Ельцин остановился на обед. Это обыкновенное татарское селение, что стоит где-то в километре от большака. Люди там живут тоже вполне обыкновенные. Чтобы увидеть Ельцина, все они вышли на улицу. Хоть это и не предусматривалось протоколом, Борис Николаевич подавал руку всем, кто выстроился по обе стороны дороги, — женщинам, мужчинам и детишкам. Ельцин был в сорочке с короткими рукавами, три пуговицы расстегнуты. То было время, когда он был популярен в стране, был парнем хоть куда.
Завернув с главной улицы, немного прошли по переулку, заросшему лапчаткой. Нас завели в простой крестьянский двор. Из трубы идет дым — затоплена баня. Ворота сарая раскрыты. Там торжествует только что снесшая яичко рябая курица. Можно подумать, что она снесла золотое яичко. Могла бы вообще-то вести себя поскромнее, коли приехал сам Председатель Президиума Верховного Совета России. Да у хозяев, оказывается, и петух какой-то нетерпеливый — не считаясь с тем, что прибыл высокий гость, счел за благо притопать к своей хохлатке.
Посреди двора стоит телега, заваленная свежескошенным клевером. Рядом привязана лошадь. Словно никогда не видела еды, самозабвенно жует. Ельцин постоял, наслаждаясь запахом клевера. А Минтимер Шаймиев подошел к лошади и ласково потрепал ее по шее, погладил по гриве.
Фатых Сибагатуллин пригласил гостей в дом, обедать. Столы были приготовлены в двух местах. В дальнюю комнату провели Ельцина, Шаймиева, хозяина района Сибагатуллина и меня в качестве земляка. Сперва принесли лапшу, потом вынесли бялиш. Председатель колхоза Гусман Бадретдинов угощал гостей стоя. Парень он остроумный, за словом в карман не полезет...
Справившись с едой, Минтимер Шаймиев посмотрел на часы: «Надо ехать в Казань, опаздываем». Мы все разом стали подниматься.
Я тоже встал. Но не успел сдвинуться с места, как ботинок сорок пятого размера наступил под столом на мою ногу. Оказалось, за столом остались Ельцин и я.
— А ты сядь, — сказал он дружески грубовато, как бы шутя. И стал что-то искать глазами, оглядываясь по сторонам. Оказалось, ему был нужен Гусман.
— Где он, этот черноволосый шустрый татарин? Может, он тоже убежал?..
— Говорят, что пора ехать, Борис Николаевич. Мне тоже неудобно сидеть тут одному...
— А я кто?! Разве я тебе не руководитель? Садись давай и не шебуршись. Когда еще придется посидеть вот так.
Тем временем Ельцин опять завертел головой, на этот раз силясь увидеть кого-нибудь из домашних. В простенке показался хозяин дома.
— Ты ведь хозяин этого дома? — подозвал его Ельцин.
— Да, хозяин.
— Почему же я этого не чувствую? Надеюсь, это не от твоей скупости. Ну-ка, давай, поставь сюда что-нибудь... И сам садись. Давай побалуемся на троих.
Хозяин дома быстренько сходил в простенок, и на столе появилось «Золотое кольцо». Ельцин почти насильно усадил его рядом с собой. И тут же обратился к хозяйке, которая прибежала, чтобы узнать, не надо ли еще чего.
— Апа, — сказал Ельцин и сделал движение рукой. — Нет ли еще этой большой круглой штуки? Уж больно она вкусная.
Хозяйка сообразила сразу, побежала и тут же вернулась обратно. На столе появился дышащий паром бялиш. Она тут же разрезала его на порции, поставила перед нами и стала угощать. Высокий гость заполнил до краев граненые стаканы. Сколько мы ни сопротивлялись, но пришлось подчиниться.
— Что это такое, сидеть и пить рюмками с наперсток, — пожаловался он, имея в виду ту официальную обстановку, которая только что была здесь. — Давай, давай, пусть будет по-нашему, по-мужицки. Чтобы ни капли не осталось. — И стал разливать оставшуюся водку. Я удивился: получилось как раз поровну.
Нам было хорошо, исчезла скованность. Плохо было только то, что мое место оказалось как раз напротив окна, выходящего во двор. Каждую минуту нам махали руками, приглашали, торопили. Фатых Сибагатуллин стал что-то объяснять, жестикулируя огромными ручищами.
Я-то все понимаю. А ты попробуй объясни это высокому гостю. И лучше свои кулачища показывай ему...
В тот самый момент открылась дверь и на пороге появился председатель колхоза. Тот самый, которого Ельцин и искал. Естественно, он был направлен к нам самим Шаймиевым.
— Борис Николаевич, вас просят к выходу, — отрапортовал он, ничуть не смущаясь.
— Кто просит? Кто может меня проси-ить?
— Ну-у, — засуетился председатель. Не хотел подвести республиканское руководство и ответ нашел. — Народ просит, Борис Николаевич.
— Слушай, черноволосый шустрый татарин, — засмеялся Ельцин. — Ты ведь мне с первого взгляда понравился. Иди сюда, садись за стол. Кто здесь хозяин, а кто гость?! Почему-то я не вижу вашего гостеприимства...
И тут еще раз приоткрылась дверь. Но никого не было видно. Прозвучала татарская речь в исполнении руководителя района Фатыха Сибагатуллина.
— Каз, выйдешь ты или нет, — сказал он угрожающе.
Естественно, что Ельцин не понял татарскую речь. Но и этот позыв без внимания не оставил.
— Не понял, — сказал он во всеуслышание. — Что такое «каз» — я не понимаю, а вот «кыз» понимаю.
Мы засмеялись, и громче всех смеялся Борис Николаевич. («Каз» в переводе на русский язык означает гусь, а «кыз» — девушка.)
— Меня они так обзывают, — внес ясность председатель, — гусем называют. Об этом весь район, полреспублики знает.
— Интересно, расскажи, — заинтересовался Ельцин. — Сначала расскажи, а потом выпьем.
— Нет, Борис Николаевич, может, поступим наоборот, сначала выпьем, а потом расскажу.
Председатель колхоза всем поровну налил и встал речь толкать.
— За ваш приезд, Борис Николаевич...
— Не-не, садись, мой милый друг «Гусь». Выпьем за тебя, за крепких мужиков... Давай, поехали!
Залпом все до дна выпили. Председатель колхоза тяжело вздохнул, встал и хотел направиться к выходу.
— Не-не, погоди, друг, — остановил его Ельцин. — Ты еще нам про гуся своего не рассказал. Слушаем.
«Ну, — думаю про себя, — рассказать-то расскажет, а вот без  мата сможет ли». Уж больно материться любил Гусман Абдуллович в те годы в кругу друзей.
Оказывается, он может и без мата обойтись, рассказал.
— Это давно уже было, я тогда еще в другом районе работал. Приехал в район из Москвы большой начальник, проверяющий. Пригласил меня «первый» и говорит: «Выручай, свози этого товарища на охоту. У тебя, говорит, это хорошо получается». Ну я согласился, а мне терять нечего. В машину бросил два ружья, ящик водки и закуску разную.
Ну, выпили, гуляли как следует. И девушки были, конечно. Только вот в лесу никого не встретили, как будто все живое вымерло. Нет и нет. Плюнули на все, выпили еще да обратно поехали. Уже сумерки начались, меня спать потянуло.
Вдруг этот самый гость как закричит: «Гуси... Гусман, вставай, их так много...»
Шофер ему объяснить хотел, что они домашние. А я ему в спину кулаком, «молчи», значит. Он замолчал. А там большой пруд, ну, как озеро. А село за бугром, его не видно. Сентябрь, Борис Николаевич, сам знаешь, гуси упитанные, как я.
Остановились. Я заряжаю, гость из Москвы стреляет. Я заряжаю, он стреляет, ну из двух двустволок бьет. И бьет без промаха. Ну и перебил этот самый москвич всех гусей.
Все село против нас поднялось. А я гостя посадил да быстрее в райцентр газанул. Ну вот с тех пор забыли мое настоящее имя, все «Каз» говорят, гусем обзывают. Ничего не поделаешь, заслужил, значит. А за гусей потом расплатился, конечно...
Ельцину история понравилась, он от души посмеялся.
— Давай, — говорит, — еще по одной. За нашего Гуся выпьем. Он ведь мне сразу понравился. Сразу видно, что это наш человек, настоящий мужик.
Ну, а потом на посошок и на стременную врезали еще по полстаканчика.
— Не оставаться же ей... Под этот бялиш еще пойдет немного, не так ли?.. — сказал Ельцин, похлопывая хозяина по спине.
«Упаси нас Аллах! — взмолился я про себя. — В своем ли он уме? Опозорит меня, пропала моя головушка...»
Аллах помог, Ельцин не стал больше настаивать... Засмеялся громко на весь дом и встал.
— Большое вам спасибо, — сказал он. Потом обратился к хозяйке: — Апа, мне очень понравился этот бялиш. Испечете, если приеду еще раз?
— Испеку, испеку, Борис Микулаевич, — сказала хозяйка и, подтянув краешек платка к глазам, прошла в меньшую половину дома.
Казалось, что улицы аула стали еще краше. И сколько бы ни торопили, Ельцин останавливал машину, чтобы еще раз приветствовать жителей. Он был приветлив и счастлив от оказанного внимания. Но и молодцом оказался. Ни разу не зашатался...

*  *  *

Толпа у здания, в котором располагается Союз писателей, колыхалась словно море. Улица Комлева забита до отказа. По ней не то что пройти, даже перейти ее невозможно. Все пришли увидеть Ельцина. То было время, когда он, разрушая прошлое и обещая златые горы в будущем, становился все популярнее...
Писательский клуб был также забит до отказа. Створки окон распахнуты настежь. Нет места не только в зале, но даже на подоконниках. Одних киношников с кинокамерами было больше десятка.
Зал небольшой, поэтому туда были допущены одни писатели и несколько журналистов. На маленькой сцене разместились Ельцин, Шаймиев, Сабиров и Геннадий Зерцалов, работавший тогда первым секретарем Казанского горкома. По правую сторону от Ельцина, как организатор и ведущий, расположился я. А сзади Бориса Николаевича занял место Виктор Илюшин.
Когда бы еще татарские писатели имели возможность встретиться вот так с будущим Президентом России, поговорить с глазу на глаз? Из зала один за другим посыпались вопросы. Мне кажется, особенно большую активность проявили Амирхан Еники, Роберт Батулла, Ризван Хамид, Решат Низамиев, Фаузия Байрамова.
Ельцин не из тех, кто за словом лезет в карман. Отчеканивал каждое слово в ответ, резал правду-матку. Как раз во время этой встречи были произнесены те исторические, впоследствии ставшие расхожими слова: «Берите суверенитета столько, сколько проглотите». Недаром спустя дней десять-пятнадцать после отъезда Ельцина именно Союз писателей Татарстана первым поставил вопрос о суверенитете республики.
Ельцин умел шутить. У меня остался в памяти эпизод, когда разгоряченный, раскрасневшийся Роберт Батулла говорил из зала, Борис Николаевич спросил меня шепотом:
— Это кто, не Чингисхан ли?
То было время, когда Батулла ходил с бритой головой, с кинжалом на поясе.
— Это? Это — Батулла-хан. Внук Батухана, — ответил я шуткой на шутку.
У гостя рот растянулся до ушей.
Именно в этот день на виду у всей татарской интеллигенции мы надели на голову Ельцина наш национальный головной убор. Я до сих пор с чувством неловкости вспоминаю сказанные мною тогда слова. Надевая на голову Ельцина вышитую татарскую тюбетейку 60-го размера и пожимая ему руку, я сказал: «Пусть эта священная татарская тюбетейка убережет вашу мудрую голову и пошлет ей долголетие». Позднее заскорузлые татарские газеты до того разжевали эту тюбетейку, что она превратилась в очески. «Отдай обратно нашу тюбетейку... Верни тюбетейку, Ельцин», — петушились на их страницах несуразные политики. Упоминали в статьях, кричали на митингах. Поговаривали даже, что у потерявших чувство меры людей хватило ума ниписать об этом самому Ельцину...
Похоже было на то, что эта тюбетейка прибавила Ельцину смелости и решительности. Когда встреча закончилась, мы по коридору Союза писателей направились к выходу. Тюбетейка была на голове: снять ее Ельцин не спешил. Его дергали слева и справа, протягивали руки, просили автографы. Кто понахальнее — вставал прямо на пути. У Ельцина настроение бодрое, все время улыбается... Поэтому он отвечал добродушно, желая угодить всем. Кто не любит обращенного к нему внимания!
Еще сидя в зале, Ельцин то и дело повторял, что у него «во рту пересохло». А предложенный нарзан пить не стал. «Когда сидит полон зал людей, не спеши выпить принесенную воду. В зале ведь есть немало зрителей с пересохшей глоткой. И они смотрят на тебя. Потерпи, не пей! Иначе противопоставишь себя залу», — наставлял он меня. И велел убрать со стола стакан и воду.
Когда шли по коридору, он успел шепнуть мне на ухо:
— Что у тебя есть в кабинете, в холодильнике? Есть шампанское?
— Есть. Оно с нетерпением ждет нас...
Гость удовлетворенно улыбнулся и по-дружески скосил на меня глаза. А я вел уже его по коридору под руку. Мы опять задержались у лестницы, ведущей на второй этаж к моему кабинету. А я ведь еще к тому же должен был не спускать глаз с руководства республики. Гость приехал и уехал, а они остаются. Жить надо и дальше.
В свой кабинет на втором этаже я успел пригласить и республиканское руководство. Первый секретарь Татарского обкома КПСС Шаймиев и председатель Кабинета министров Сабиров шли чуть впереди нас. Им явно не нравилось наше поведение с Ельциным — бесконечные остановки, разговоры, автографы и т. д. Сабиров торопил меня, несколько раз успел уже махнуть рукой. А Шаймиев явно не в духе был, я заметил его угрожающе суровый взгляд и темно-хмурое лицо. Они умышленно держались чуть в стороне от Ельцина, сторонились его, особое внимание ему пытались не уделять. Это и понятно, так как они остерегались осуждения со стороны ЦК КПСС. Центральная власть все-таки еще была в руках Горбачева, а не Ельцина. Партноменклатуру можно понять... Думаю, именно в таких случаях говорят, что «и хочется, и колется, и мама не велит».
Наконец, почти оторвав Ельцина от группы людей с протянутыми руками, повел его вперед.
Не успели мы пройти и половину пути, как голова Ельцина в тюбетейке повернулась назад... Через настежь распахнутые большие двери видны улица и двор. А там яблоку негде упасть — везде народ.
— Для чего они там собрались? — спросил Ельцин с детской непосредственностью.
— Чтобы вас повидать... Встретить и проводить, — сказал я.
После этих слов с Ельциным что-то случилось, его словно подменили: глаза заблестели, как горячие угли, он будто птица потянулся на улицу.
— Как так?! Значит, они меня ждут? — сказал он словно растерявшийся ребенок. И стал тянуть меня вниз. — Не заставлять же их ждать. Выйдем на минутку и поприветствуем. Когда они разойдутся, мы с тобой спокойно выпьем шампанское.
Я знал, что поворачивать нельзя ни в коем случае. Но воспротивиться не смог. Ельцин, словно разгоряченный бык, тащил меня на улицу. Выйдя на крыльцо, взял в руку тюбетейку и стал махать ею, приветствуя толпу. Одни закричали «ура», другие засвистели. Окружили нас плотным кольцом. И людской поток стал теснить нас сперва на середину улицы Комлева, а потом в сторону улицы Бутлерова.
Ни телохранители Ельцина, ни милиция не были готовы к такому повороту событий. Было похоже, что он и сам перепугался. Толпа двигалась на нас лавиной, теснила все сильнее. Если остановишься или, упаси Аллах, упадешь, пожалуй, растопчут. Держа одной рукой тюбетейку, другой ухватившись за меня, спасаясь от беды, Ельцин побежал. Тем временем сотрудники милиции и какие-то люди стали расчищать дорогу, подоспев на помощь. Это продолжалось до самой улицы Бутлерова, до трамвайной остановки. На остановке стоял трамвай. Мне даже в голову не пришла бы мысль сесть в вагон. А Ельцин, не предупредив меня, прыгнул на подножку уже уходящего трамвая. И уехал, даже не махнув рукой. А я остался на остановке. Мы расстались...
Шаймиев и Сабиров в это время ждали нас в моей приемной — в приемной председателя Союза писателей Татарстана. Понимаю их положение, как унизительно тяжело проходили, наверное, для них те минуты ожидания. Так и не дождавшись никого из нас, они покинули Дом писателей. Обиделись, конечно. Они на это имели право. Но я не ожидал, что за это один из них мог спрятать камень за пазухой и нести его долгие годы...
А Председателя Верховного Совета России, укатившего от всех нас на задней ступеньке второго вагона трамвая, догнали лишь на последней остановке второго маршрута, т. е. в тупике. Он уже там нашел себе новых знакомых и живо рассуждал с ними про тяжелую жизнь в стране и о том, какие нехорошие люди эти коммунисты.

*  *  *

Слова Ельцина «берите суверенитета, сколько сможете проглотить» упали на благодатную почву. Эти его слова тут же подхватили в кругах татарских писателей и татарской интеллигенции. И, кажется, в середине августа 1990 года, по инициативе Союза писателей, мы собрали объединенный пленум творческих союзов. Организация и ведение этого важнейшего совещания легли на мои плечи. Итоговые документы и общая резолюция были подготовлены специальной комиссией, состоявшей из членов правления нашего Союза.
Руководство республики не проявило благосклонности к проведению совещания. И все же уже после его начала в зал без шума, незаметно вошли и сели в одном из задних рядов два человека. Один из них был первый заместитель Председателя Совета Министров Мансур Хасанов, второй, если не ошибаюсь, — секретарь областного комитета партии Рево Идиатуллин. Но они в работе пленума не участвовали: как вошли незаметно, так, кое-что записав в своих блокнотах, незаметно и ушли.
На этом пленуме были очень горячие выступления. Писатели, театральные деятели, композиторы, художники — все они были настроены на одну волну. Я не помню другого такого случая, чтобы творческая интеллигенция выступала так смело, в едином порыве за интересы народа и страны. То был, как отметил поэт, «первый день после пробуждения», период романтических надежд. Позднее к нашему порыву присоединился чуть было не весь народ. Мы почти два года жили с этой эйфорией независимости, у нас словно выросли крылья, а ноги будто не чуяли под собой земли. Сразу после окончания пленума мы, семь председателей творческих Союзов, отправились в областной комитет партии и потребовали, чтобы нас принял Председатель Президиума Верховного Совета Татарстана Минтимер Шаймиев.
Шаймиев от встречи не уклонился, она продолжалась более двух с половиной часов. Естественно, доведение решений пленума, ведение беседы легли в основном на мои плечи. Но неправдой было бы сказать, что остальные председатели Союзов сидели там молча. Особенно запомнилась горячность и смелость председателя Союза композиторов Рашита Калимуллина. Человек, на первый взгляд, немногословный, корректный и миролюбивый, Рашит не растерялся перед первым руководителем республики. С этого дня он стал моим другом и единомышленником. Председатель Союза театральных деятелей Ринат Тазетдинов тоже в решительные минуты смог стать надежным сподвижником. Словом, мнение у нас было общее. Даже представитель Союза кинематографистов Эдуард Гущин и тот выступил в нашу поддержку.
Главная мысль пленума была такова: Татарстан должен перестать быть второсортной республикой, ему необходимо подняться до уровня союзной. Пусть с большим трудом, пусть через большие сложности, но мы сумели расстаться с господином Шаймиевым склонными к пониманию друг друга. Во всяком случае, мнения наши заметно сблизились.

Но вместе с тем следует уточнить — в наших требованиях не было даже намека о сепаратизме. Они сводились в основном к фактическому уравниванию прав и возможностей национальных республик страны, отказавшись от тех градаций, которые реально существовали. Нас прежде всего волновали проблемы развития образования, культуры, литературы и родного языка.

 

 
 

Оглавление

 

К списку произведений

 

V. Среди всех огней