Крушение

30 августа Татарстан принял  декларацию о своем суверенитете. В этот день большое количество людей вышли на главную площадь Казани.  Во главе тысяч людей — участников митинга, окруживших здание правительства, была творческая интеллигенция. Они — Роберт Батулла, Рашит Ахметзянов, Ахмет Рашитов и Вафира Гиззатуллина неустанно скандировали: «Азатлык — Свобода!»
На сессии Верховного Совета первое слово сказали депутаты-писатели. Горячие выступления Равиля Файзуллина, Рената Хариса, Разиля Валеева, Фаузии Байрамовой и Роберта Миннуллина были объединены одной мыслью: Татарстан должен быть суверенным государством. Слово дали и мне, хотя я не являлся народным депутатом.
Коль речь зашла об этом, надо оценить способность  Шаймиева пропорционально сплетать противоречивые выступления. Он с таким исключительным мастерством чередовал у микрофона поборников свободы Фандаса Сафиуллина, Рузала Юсупова, Азата Зиятдинова, Дамира Сиразиева, Марата Мулюкова, что голоса оппонентов заглушались, пропадали. Может статься, что этот достойный всяческой похвалы дипломатический труд был замечен не всеми.
В Казани был праздник — торжествовал, казалось, весь Татарстан, но на другой день на заре я вылетел в Москву, где на чрезвычайной сессии Верховного Совета России в повестку дня протащили «вопрос о Татарстане». Склоняли республику по-всякому.
Если не ошибаюсь, первым начал Николай Медведев, депутат-мордвин, избранный от Саранска.
— Надо сейчас же вызвать сюда руководителей республики Шаймиева и Сабирова, — кто-то внес предложение.
— А что станете делать, если не приедут? — крикнули из зала. — Они ведь теперь независимые...
— Если не приедут, заставим, — отреагировал другой депутат, тоже наш сосед, — представитель Чувашии Валерий Шуйков.
Я вскочил с места и подошел к микрофону:
— Уважаемые депутаты, остановитесь. Я только сегодня приехал из Казани. Там спокойно, праздничное настроение. Когда объявляли суверенитет России, я голосовал в его защиту. Радовался вместе с вами, стоя аплодировал. Пусть отсохнет язык у тех, кто кричит: «Русских гонят, хотят резню устроить русским!» Сегодня в Татарстане, слава Богу, спокойно. Так будет и в дальнейшем.
— Вы слышали, что он говорит?! — К микрофону подскочил Виктор Скрынник. Он из Татарстана, из Набережных Челнов. Избирался, кстати, от моего района, Мамадышского. — Это тот самый Мухамадиев, один из тех, кто вчера на сессии Верховного Совета Татарстана горячо выступал в защиту сепаратизма. Он один из тайных идеологов национального движения. У нас же он — руководитель комитета и член Президиума Верховного Совета. Я вношу предложение сегодня же освободить его от всех этих обязанностей.
«Эх, Виктор, — подумал я. — Если бы вы это сделали, я бы приехал в Казань с гордо поднятой головой. Там ведь тоже меня донимали: «Ты — депутат России. Что же ты там сидишь, в парламенте соседнего государства, приезжай в Казань». Все бы было хорошо, если бы по-вашему. Так ведь нет...»
Коль скоро зашла речь о Скрыннике, не могу не обратить внимание на одну деталь. Жена у него татарка, растят двух девочек, одна красивее другой. И вот этот человек готов лопнуть от злости при одном упоминании слов «Татарстан», «татарин».
Я не понимаю, почему происходит так. Сами татары, на ком бы ни женились, за кого бы ни выходили замуж, к супругу относятся с уважением. А вот мужа или жену не могут заставить уважать свой народ. Почему это так?
В Казани говорят: «Мы суверенные. А Россия — чужое нам государство». Некоторые газеты даже пишут: «Иностранная Российская Федерация». А в Москве становится привычкой делать из татар образ врага. Я оказался между двух огней. Не могу остаться в стороне от казанских событий и в Москве вынужден бывать постоянно.
Это было, кажется, в начале августа. Состоялось закрытое заседание президиумов Верховного Совета и Совета Министров, открыл его Руслан Хасбулатов. А главное слово сказал Бурбулис. Он потребовал введения чрезвычайного положения в Чечне и Татарстане и имел много сторонников. Один за другим повскакивали с мест те, кто готов был разнести в клочья «сепаратистов».
Странно, но стоило мне поднять руку, как Хасбулатов тут же дал слово. Конечно, я выступил против. Кажется, даже предупредил: «Применение силы против национальных республик станет безобразной, позорной страницей в российской истории». Выступившая сразу после меня якутка Зоя Корнилова в очередной раз подтвердила, что она — настоящий джигит. Поставленный на этом совещании вопрос она назвала «черной авантюрой». К нам присоединились представитель Коми Николай Ген, москвич Сергей Ковалев и еще несколько человек. В результате Рамазан Абдулатипов и Сергей Шахрай, считавшиеся главными специалистами по запутыванию национального вопроса, немного насторожились. Вопрос «О введении чрезвычайного положения» не прошел. Это было нашей первой крупной победой. Таким образом были предотвращены ввод танков и последовавшее бы за ним кровопролитие.
А в Казани сделали вид, что не знают об этом. Там приходил митинг за митингом. Сразу же после чрезвычайного заседания Президиума я в очередной раз приехал в родную столицу. Вышел на площадь Свободы. Напротив здания концертного зала консерватории национальное движение, то есть Байрамова, Мулюков, Зайнуллин проводят митинг. В Москве некоторые депутаты считают меня единомышленником и чуть ли не идеологом этих людей. Хотя это далеко не так. Я никогда и никому не навязывал свое мнение, никогда никого не подстрекал и, естественно, не мог быть их идеологом. Что касается этой компании, то я просто никогда не воспринимал ее всерьез.
Не успел я появиться на площади, как слово предоставили Заки Зайнуллину. В свое время я взял его первые произведения для литературного журнала «Казан утлары» и отредактировал их.
Он заметил меня издали и счел нужным «поприветствовать» по-своему. «Нация во всякое время имела своих угодников, своих подхалимов перед Москвой. Вот разве не таков депутат России Ринат Мухамадиев? Что ему в Москве?!» И пошло, поехало. После первых же его слов у меня в горле будто застрял горький ком. А Заки говорит, Заки продолжает. Площадь его слушает, площадь ему рукоплещет. Площадь кричит: «Позор!.. Позор!..» Кто-то тычет в мою сторону пальцем. Другие, здороваясь за руку, советуют быть терпеливым. Но и в их голосах сомнение. А я уже никого не вижу, не узнаю. Все мои силы направлены на то, чтобы не показать, как мне больно, не дать волю застилающим глаза слезам...
Тем временем вся площадь стала скандировать: «Азатлык!.. Свобода!..» Я тоже хотел присоединиться, но пропал голос. А тут еще меня окружила группа пожилых татарок. Перебивая друг друга, они стали кричать: «Бессовестный! Продаешь свою нацию. Писатель называется!» А одна из них даже плюнула мне в лицо.
Но отвечать тем же нельзя.
— «Дорогие мои, — пытаюсь хоть как-то успокоить их. — Я ведь и там, в Москве, остаюсь татарским писателем, защищаю интересы родной республики и моего народа. Если добьемся настоящего суверенитета, я приеду. Там мне делать будет нечего.
Нет, не хотят слушать. Не хотят слышать.
— Что ты там оставил, в чужой стране?
— Но ведь Россия — не чужая страна. Давайте потерпим немного, — пытаюсь объяснить в очередной раз. — Независимость Татарстана объявлена в Казани. Но ведь Москва-то ее пока не признала. Не признало мировое общественное мнение. Не собираются признавать даже наши соседи, родственные народы. Борьба за независимость должна продолжаться парламентским путем, и главным образом в Москве...
— Эх ты, бессовестный... Подхалим российский, — махнула рукой одна.
— Пусть падает на тебя проклятье нации, — вторила другая, норовя плюнуть в лицо.
Я закрыл глаза и успел отвернуться. Третья, четвертая стали колотить меня по спине. Совсем взбесились. Сделай я неосторожное движение, тут же начнут звать на помощь и кричать «караул». Ничем не ответишь, ведь тетеньки-то нашенские. Повязанные белыми шалями... Мне не оставалось ничего другого, как отойти в сторону.
Было, конечно, тяжело. Но что же делать, другого выхода нет, я был бессилен и одинок. А вся площадь требует «свободы», «азатлык»! Может быть, они, эти тетеньки, думают, что российские депутаты во имя этой свободы должны бросить свои дела в Москве и приехать сюда? Может, искренне верят в это? Эх, дай-то Бог, чтобы было так.
Между тем «национальные тетеньки» подошли к известной личности в такой же белой шали и стали давать отчет о проделанной работе, самодовольно пересмеивались, поглядывая в мою сторону...

*  *  *

Кстати, эти на первый взгляд совершенно абсурдные требования покинуть работу в Верховном Совете исходили отнюдь не от самих «бабушек». Предложения и советы давали иногда и весьма уважаемые люди в Республике Татарстан. А какую цель они при этом преследовали, в то время мне абсолютно было непонятно...
Никак не могу забыть эти тяжелые моменты своей жизни. Вновь и вновь возвращаясь к тем событиям, самокритично анализирую свои поступки и пытаюсь найти, в чем же я ошибался, в чем заблуждался. Возможно, как у весьма эмоционального человека и у меня были свои увлечения, временные отклонения от общепринятых норм. Но обвинить себя в какой-то принципиальной ошибке или в политической недобросовестности, спекуляции никак не могу.
Естественно, что я, будучи писателем и совмещая работу в Верховном Совете РСФСР с должностью председателя Союза писателей Татарстана, был тесно переплетен с татарской национальной интеллигенцией. А она в те дни в основном единогласно была настроена за поднятие статуса своей второсортной автономной республики до союзного. Это было закономерное и естественное стремление. Большинство было отнюдь не на стороне противопоставления Татарстана Москве, татар русскому народу.
Но вместе с тем надо признаться, некоторые доходили иногда и до крайностей. Большую пропагандистскую и подготовительную работу в этом направлении проделывали центральная, так называемая демократическая пресса — газеты, радио и особенно телевидение. Они в один голос пропагандировали, притом пропагандировали мастерски и со знанием всех болевых точек и тонкостей национального и межнационального вопросов. Помните, началось с Прибалтийских республик. Спецслужбы, которые в те годы уже активно работали на ликвидаторов СССР (а те, кто не работал, те бездействовали), спровоцировали там несколько стычек и противостояний на межнациональной основе. Что привело, с одной стороны, к дискредитации центральной власти, а с другой — к резкому усилению сепаратизма. Стали обвинять русский народ и русскоязычное население во всех грехах, в чем только можно было обвинить. Пресса, демократическая интеллигенция и таковые же политики всей стаей, словно сговорившись, набросились на оставшийся фактически без самостоятельного руководителя, вследствие чего изрядно обессиливший центр. Такие политики, как А. Яковлев, Г. Попов, А. Собчак, Г. Старовойтова, Н. Травкин, М. Полторанин, Г. Бурбулис, С. Шахрай и другие, вели себя так, как будто они были чужеземцы, как будто не имели никакого отношения к нашей единой Родине, они ее клеймили позором во всем. И все грехи валили на руководство СССР. Валить-то валили на руководство, а их тяжесть, как всегда, вынуждены были переносить простые люди, ни в чем не виновный народ.
Бациллы разложения, посеянные воинствующими демократами Прибалтики, распространились на Кавказ, на Украину и Молдавию, а затем и в Среднюю Азию. Главная тяжесть пала на армию, на безобидных молодых солдат и офицеров. Конфликтные ситуации одна за другой создавались планомерно и глубоко продуманно. То там, то тут уже стали звучать призывы, оскорбляющие целые народы. Больше всего доставалось русским. Да и не только. На Кавказе и особенно в Среднеазиатских республиках модным стал лозунг: «Русских в Рязань, татар в Казань».
А центральное телевидение с огромным удовольствием регулярно показывало и пропагандировало все это. В результате эти дикие отголоски доходили и до национальных республик Российской Федерации, где также нашлись лица, способные их подхватить. Нет-нет да и в моей родной республике, в целом здоровой, не склонной к крайним формам национальной ограниченности, стали распространяться подобные слухи.
Здоровой части татарской национальной интеллигенции они были чужды. Но зараза, на то она и зараза, быстро распространяется и распространяется, всюду. Непродуманно высказанное кем-то выражение переходит из уст в уста, как снежный ком растет и невольно превращается в своеобразный жупел для людей и для целых народов. И начинает давить на них, влиять на их психологию.
Однажды в мой кабинет в Союзе писателей Татарстана зашел известный русский поэт Николай Беляев. Он не только внешне был внушительным и больших габаритов человеком, но и как поэт, пожалуй, был одним из самых ярких и талантливых в Татарстане. У Н. Беляева в Казани была своя уже сложившаяся поэтическая школа. Многие поэты в Казани и в Набережных Челнах до сегодняшнего дня с гордостью считают себя воспитанниками Беляева. Действительно, у него было свое твердое место в литературной жизни Татарстана, была своя сложившаяся школа. Его воспитанниками считали себя не только русские, среди них было немало и татар, евреев и чувашей. Долгие годы он руководил студией молодых поэтов в Казани, а в Союзе писателей Татарстана возглавлял секцию по русской литературе. Активно и высокопрофессионально переводил татарских поэтов на русский язык. В его переводе всесоюзному читателю были представлены стихи и поэмы лучших татарских поэтов: М. Джалиля, Ф. Карима, Х. Туфана, С. Хакима, Р. Файзуллина и многих других.
Вот этот спокойный и на первый взгляд совершенно невозмутимый человек зашел ко мне крайне возбужденным.
— Ринат, — обратился он ко мне дрожащим голосом, — я все же решил уехать из Казани.
— Что с тобой случилось, Николай? О чем ты говоришь, куда...
Хоть он лет на десять и был старше меня, но по его просьбе мы друг к другу обращались именно так, на «ты».
— Я не могу так, мне очень тяжело, — продолжил он. — Так дружно жили, не задумывались даже, кто русский, а кто татарин. И на тебе вдруг! Когда вчерашние мои друзья на митингах стали разделять людей на русских и на татар, и стали обвинять русских во всех грехах, мне стало не по себе, Ринат, тяжело и жутко. За себя, а за будущее своих детей тревожно.
— Да ты брось, Николай, нашел на кого обращать внимание. Плюнь на все, не ходи ты на их митинги, — попытался я его успокоить. — Так могут выступать только несерьезные люди. Они и меня ругают на своих митингах. Поэтому вот не хожу на митинги, не слушаю их.
— Обидно, Ринат, ты знаешь, я ведь так любил татар, всю жизнь переводил поэтов. И вот тебе на...
С уговорами я его еле-еле посадил за журнальный столик и, открыв холодильник, достал бутылку водки. Сел напротив, и выпили по рюмочке. Стало как будто поспокойнее. Хоть и не удалось мне переубедить Беляева, но беседу продолжили в более или менее спокойном тоне.
— Митингующих я могу понять, — рассуждал Николай, — а вот их организаторов и подстрекателей не понимаю. Ведь еще год или два тому назад они были самыми простыми людьми. Еще какими, о дружбе народов и об интернационализме диссертации писали, лекции студентам читали...
Я согласился с ним, и в самом деле всем национальным движением у татар руководил тогда доцент Казанского университета Марат Мулюков. Кстати, в свое время он у нас вел семинарские занятия по истории КПСС.
— Был хорошим преподавателем, любил цитировать Ленина и Брежнева. И от нас того же требовал, — вспоминал я.
— Ну, с ним все ясно, — перебил меня Беляев. — Вот сам знаешь, как меня уважал и ценил Сибгат Хаким. Сколько я его переводил, куда только не ездили вместе. И дома у них часто бывал, его жена Муршида-апа блинчиками, треугольничками угощала. Их сын, Рафаэль, был таким скромным мальчиком, таким воспитанным, дальше некуда. А сегодня он стал фактическим идеологом всех этих трибунов.
Не мог не согласиться, он был прав.
— Кстати, он также преподаватель научного коммунизма, — продолжил Николай. — И диссертацию писал об интернационализме и научном коммунизме. Вот ведь как, люди меняются. Жизнь посвятили научному коммунизму и истории КПСС. И вдруг стали ругать и опровергать основы той системы, ругают СССР, клеймят Россию. Как их понять, где их истинное лицо.
— Это не только у нас, точно такая же картина и в Москве, — поддержал я своего собеседника. — Яковлев, Бурбулис, Полтаранин и им подобные ведь также специалисты по научному коммунизму и истории КПСС. Никуда не денешься.
Спустя некоторое время я все-таки решил предложить поэту Беляеву: почему бы ему, вхожему в их семью, не поинтересоваться у самого Рафаэля Хакимова о природе таких резких перемен в мировоззрении.
— Я уж пытался говорить об этом, — махнул он рукой. — Карьеристы они, вот и все!..
— Ну и что?
— Говорит, что СССР и Россия — это силой созданная империя. А империи рано или поздно все обречены на неизбежный развал. Вот поэтому и Татарстан станет совершенно независимым государством, ответил он мне. «А разве в империи мы жили? Твой отец эту страну с оружием в руках защищал, не уставал воспевать в своих стихах ее красоту и гармонию...» — пытался я говорить...
— И чем же такая серьезная полемика ваша завершилась?
— Тем, что каждый остался при своем мнении, — ухмыльнулся Николай Беляев.
Перед тем как расстаться с поэтом, я еще раз попросил его, почти что умолял, чтобы он не торопился с решением об отъезде из Татарстана. Сказал, что все это очень скоро пройдет, как бы жалеть не пришлось. Все-таки именно в Казани прошли его лучшие годы жизни, что здесь так много он трудился и приобрел признание, уважение людей.
Я в тот же вечер вылетел в Москву. Лишь спустя несколько недель узнал, что Беляев все-таки с семьей уехал из Казани. Обменял свою благоустроенную квартиру в центре Казани на дом в селе Ворша, что во Владимирской области. Люди, которые его видели при отъезде, рассказывали, что, когда он забирался в груженный мебелью и книгами кузов автомашины, по его щекам текли горячие капли слез.
Прошло уже более десяти лет. С тех пор Н. Беляев так и не появлялся больше в городе Казани, в городе, который он так любил и неустанно воспевал в своих стихах. Возможно, он туда больше никогда и не вернется. И за это его никто не вправе даже упрекнуть.
А идеолог национального движения Рафаэль Хакимов вскоре сделал себе карьеру — стал советником по политическим и национальным вопросам самого президента Шаймиева. И остается таковым по сегодняшний день...

*  *  *

В конце июля начинаются летние парламентские каникулы. Для отдыха предлагают много мест. Можно поехать на Кавказ, можно — в Крым. Для членов Президиума Верховного Совета предлагаются и более интересные варианты.
Но знали бы вы, до чего мне надоели эта политика и политики, эти «демократы». Не видеть бы их хотя бы дней пятнадцать-двадцать. Я не стал долго раздумывать, взял да махнул в ялтинский Дом творчества писателей. Мне ведь не до отдыха, надо закончить роман «Мост над адом». А в то время в домах творчества еще можно было и поработать, и отдохнуть.
Когда подошел день отъезда, ко мне зашел оргсекретарь Президиума Верховного Совета Сергей Александрович Филатов.
В то время еще никому не известный, внешне ничем не заметный человек, худой и бледный. Разве что сединой привлекал к себе внимание. Он всегда перед началом заседаний Президиума Верховного Совета России и во время заседаний документы раздавал. Словно на цыпочках ходил, незаметно, без шума подходил к каждому, вежливо кланялся. И что характерно, появлялся он всегда внезапно и, как правило, из-за спины. И также незаметно уходил.
Особенно интересно было за ним со стороны наблюдать, когда он подходил к столу высших руководителей — Ельцину и Хасбулатову. Подходил он к ним также сзади, но подходил по-особому. Сначала глубоко вздыхал, присматривался по сторонам, как бы кто-то там ему не помешал при подходе к руководителю. Словно лиса, готовая броситься к своей жертве, прокрадывался он к ним. Прокрадывался на цыпочках, на своих фирменных неповторимо пружинистых цыпочках. И обращался еле-еле слышным шепотом:
— Борис Николаевич... Руслан Имранович...
Ельцин, как правило, его с первого обращения не замечал. Не то не слышал, не то делал вид что не слышит, одному Богу известно. Но Филатов голос не повышал, и во второй и в третий раз обращался таким же вежливым, нет, пожалуй, что крайне вежливым голосом.
А когда большой начальник обращал на него внимание и поворачивался вполоборота, он тут же, словно приплясывая, отходил чуть в сторону, чтобы быть хорошо увиденным. И улыбался. Ох, как он улыбался. Даже не знаю, как в словах передать ту улыбку — улыбку вежливости, улыбку беспрекословного подчинения и слушания. Ну, не берусь я за описание этой неповторимой и уникальной улыбки младшего чиновника перед большим начальником. От волос и до пяток сиял и дрожал он одновременно, ну и вот.
Такого Сергея Филатова, естественно, никто из вас не видел и не знал. Поэтому представить себе все это вам очень сложно. Вы знаете его больше как всемогущего руководителя аппарата Президента России Б. Н. Ельцина. В то время многие из нас, членов Президиума Верховного Совета России, считали его всего лишь техническим работником аппарата, не подозревали даже, что среди нас есть такой депутат. Так как раньше нигде он не выступал, никого не критиковал и никого не защищал. Оказывается, был такой депутат. И он до поры до времени просто не высовывался, а лишь присматривался. А когда все вокруг стало проясняться, когда уже другие успели себя проявить кто есть кто, он наметил себе план и таким образом вышел на охоту. И не промахнулся, сделал себе неплохую карьеру.
У нас с ним сложились нормальные приятельские отношения. Он умел с людьми ладить и поддерживать хороший приятельский разговор. Вот и на этот раз в моем кабинете посидели, посудачили с внепротокольной теплотой. Он удивился, что я отказался от путевки в номера «люкс» государственных санаториев, советовал подумать.
Раскрыв деловую папку, принялся аккуратно записывать полученные от меня ответы.
— Значит, решили ехать в Ялту?
— Да, в Ялту.
— Где там остановитесь?
— В Доме творчества писателей, в 26-й комнате.
— Вы там будете еще в середине августа?
— Да, собираюсь быть там.
— Нет ли вероятности, что уедете куда-нибудь в гости на денек-другой?
— Вполне вероятно.
— Куда? Мне очень важно знать об этом заранее.
— Не могу сказать, Сергей Александрович. Есть мысль съездить в Бахчисарай. Никогда не был в Севастополе...
— Ринат Сафиевич, мне поручено заранее доложить, где будут находиться члены Президиума.
— Кем поручено?
— Ельциным и Бурбулисом.
— Для чего я им могу понадобиться?
— Не ты один. Вот смотри, такие сведения мы уже собрали от всех членов Президиума.
— Как вы думаете, кому это понадобится?
— Ты же знаешь, Ринат Сафиевич, — сказал Филатов по-свойски. — В середине августа предполагается подписать Союзный договор. Кто знает, может возникнуть любая ситуация. Если будет необходимость, придется собраться в тот же день, в тот же час.
— Понял, — сказал я. — Если Татарстану дадите «союзную», я и без вызова приеду.
— Если бы от меня только зависело, — широко улыбнулся он, как майское солнце.
Мы тепло пожали друг другу руки. Попрощались.
— Смотри, след не потеряй, интересные события предстоят, — загадочно улыбнулся Филатов и, уходя, по-свойски подмигнул.

*  *  *

...Я в Ялте. Творю... Пишу последние главы романа «Мост над адом». Работы по горло. Дни стоят погожие, солнечные. Днем Дом творчества пустеет. Все, в том числе и моя семья, отправляются на берег моря. Устав работать, туда же иду и я, чтобы разок-другой окунуться в воду.
10 августа 1991 года. Часа в два бреду с пляжа на обед. Идущий навстречу писатель сообщает мне: «Тебя ищут...»
Перед нашим корпусом меня ожидала «Волга» с синей лампочкой на крыше.
Лейтенант вручил мне большой сургучный пакет. Расписался, взял. А он тут же уехал.
Что удивительно, в этом конверте, ставшем причиной такой большой суматохи, ничего нового не было. Туда был вложен проект Союзного договора, имелась еще одна бумага, в которой указано: «После 15 августа просьба никуда не уезжать и остаться по тому же адресу».
13 августа письмо такого же содержания привезли вторично. А 17 августа еще раз.
Особого внимания я на это не обратил. Будет с них... Переливают из пустого в порожнее. Отпуск уже кончается, а я еще не сделал ни шагу из Ялты. А ведь было намерение побывать в Севастополе, съездить в Бахчисарай. Там меня ждет героический сын крымско-татарского народа Мустафа Джамилев.
19 августа. На заре тронулись в путь. Азербайджанец Гундуз, работавший в ялтинской газете, решил прокатить нас на своей машине. Путь наш не короткий. Первым делом направились в Севастополь. Никогда такого не было — возле каждого столба останавливают и проверяют документы. Много работников ГАИ и военных. Когда проезжали мимо Фороса, даже велели выйти из машины и обыскали.
— Вы не имеете права, я народный депутат, член Президиума Верховного Совета России, — распетушился было я, но тщетно. Пришлось показать документ.
— Видите, — сказал я. — Удостоверение за номером 16. Подписано самим Ельциным!
— Интересно! Очень интересно, — шмыгнул носом майор и с моим удостоверением в руке направился к стоящему поблизости вагончику.
— Пойдемте со мной, — позвал он меня за собой.
Протянул мое удостоверение сидящему за столом полковнику.
— Товарищ полковник, обратите внимание, член Президиума, — многозначительно сказал майор.
Полковник стал интересоваться, как я оказался здесь, где остановился и куда направляюсь.
Ответил все как есть. И заодно выразил недовольство тем, что меня так долго задерживают.
Меня выручило то, что в машине находилась моя семья. Полковник вернул мои документы и посоветовал:
— Эту книжку спрячьте подальше, товарищ Мухамадиев. Думаю, что она вам больше никогда не пригодится. Желаю вам счастливого пути.
— Что вы сказали? Повторите, не понял, — сказал я, не веря своим ушам.
— Я пожелал вам доброго пути. Можете продолжать его, — отрезал полковник. Было похоже, что он не шутит.
Я ничего не понял. Мои вопросы остались без ответа.
— Здесь отдыхает Горбачев, наверное, поэтому, — успокоил меня мой спутник Гундуз.
Севастополь осмотрели основательно. Доехали до Бахчисарая. По дороге нас больше не останавливали. Бахчисарай, с его караван-сараями, историческими памятниками, заставил забыть обо всем. День был теплый, солнечный.
Часа в два дня приехали в дом Мустафы Джамилева. Он встретил нас приветливо, стол был накрыт в тени фруктовых деревьев. Мило беседуем, но мне все кажется, что Мустафа-эфенди не в духе, что его что-то гложет.
Я не выдержал и, улучив момент, счел нужным спросить:
— Что с вами, Мустафа-эфенди, вы сидите словно у вас зубы болят.
— А что, разве у вас настроение хорошее? — спросил он в ответ.
— Я очень счастлив, Мустафа-эфенди. Хотя бы потому, что вы на свободе. Потому, что вот приехал в Бахчисарай. Потому, что имею возможность беседовать с вами с глазу на глаз. Мы с вами два татарина с разными судьбами.
— А события в Москве? — глубоко вздохнул он. — Они вас не беспокоят?
— Какие события? — спросил я поспешно. У меня вырвалось таившееся в груди напряженное ожидание грядущей беды. — Что там случилось?
— Там объявили ГКЧП. Вы что, ничего не знали, не слышали?
— Клянусь хлебом, не слышал, не знал. В машине мы радио не включали.
У меня екнуло сердце. Вот, оказывается, что означали настойчивые расспросы Филатова. Засургученные письма через каждые два дня... Сегодняшние проверки... Странные слова того полковника... Значит, все было заранее предусмотрено, запланировано...
Когда закончилась наша встреча, мы самым коротким путем, через горы, поспешили в Ялту. В тот же вечер я вылетел в Москву.
В самолете из российских депутатов нас было всего несколько человек. Мы с Александром Починком сели рядом. Он расспрашивал меня, а я его. Как выяснилось, наша информированность была примерно одного уровня. Не у Починка, не у меня родных, кому позвонить и у кого поинтересоваться можно было бы, в Москве нет, мы оба иногородние.
— Да ну их там, от безделия маятся, — махнул рукой Саша, показав свое спокойствие и безразличие к происходящему.
Вообще, Починок тогда еще был совсем молодым и невозмутим. В политику не совался, его голова всецело была поглощена вопросами финансов и бюджета. И работал он именно в таком комитете, который первое время возглавлял мой земляк Юрий Воронин.
— Именно в эти дни должны были подписывать новый Союзный договор. А в Татарстане это событие ожидали с огромным волнением, — сказал я спустя некоторое время. В очередной раз пытался втянуть его в политическую дискуссию.
— А какая тебе разница, — махнул он рукой в очередной раз. — Подпишут, не подпишут, жизнь не изменится.
— Нет, Саша, ты недооцениваешь, это ожидалось как историческое событие.
— Какая тебе разница. От нас с тобой ничего не зависит. Все уже давно запланировано и предрешено. Давай лучше новыми анекдотами обменяемся.