Крушение

Я никак не надеялся, что смогу попасть в осажденное здание Верховного Совета. А на деле оказалось, что все обстоит совсем иначе. В машине, встретившей меня в аэропорту, без всяких остановок доставили, что называется, до самого кабинета. А вообще в городе были и суматоха, и танки, но в действительности оказалось, что улицы Москвы, по сути, стали тогда театральной сценой. А та суматоха, те танки нужны были лишь как декорации. Везде витал бутафорский дух. Мне сейчас больше нечего сказать об этом представлении и его главных персонажах. А мы, народные депутаты, понадобились только для «массовки».
И все-таки вопросов было больше, чем ответов. Меня очень интересовала позиция официального Татарстана к происходящему в Москве.
Звонил Шаймиеву. Он не брал трубку, подошел дежурный милиционер. А что с ним говорить? Поприветствовали друг друга и на этом все. Сабирова также не было на месте. Дозвонился все же одному знакомому поэту, который в то время очень был вхож к Шаймиеву и руководителю его аппарата Халяфу Низамову.
Даже забыв поздороваться, взволнованно спросил он:
— Где ты?
— Я в Москве, звоню из своего кабинета.
— А нам сказали, что ты в Ялте, отдыхаешь с семьей.
— Семья там. А я вот прилетел.
— А зря! Ах, какую ты ошибку сделал...
— А что, нельзя было приехать, — возмутился я. — Когда в стране такое творится, лежать у моря и спокойно загорать?!
— Да лучше бы ты загорал, — ответил он, крайне недовольный моим поведением.
— А что, руководство Татарстана поддержало, что ли, ГКЧП? — спросил я, растерявшись.
— Да, поддержало и поддерживает, — отрезал он высокомерно. Минтимер Шарипович о такой поддержке официально и на всю страну заявил.
Я окончательно растерялся, не нашел даже что ответить.
— Может, они поторопились, — сказал лишь после долгого молчания. На этом и расстались.

*  *  *

Миф о ГКЧП, конечно, раздули. Особенно переусердствовали журналисты демократических изданий, телевидения и радио.
Видимо, так было запланировано, так нужно было, хотя бы для оправдания заранее запланированных перемен и масштабной катастрофы. Развал целой системы государств и развал огромной державы называть иначе, как катастрофа, просто нельзя.
Об этих событиях уже предостаточно написано и довольно много сказано слов. Вроде бы и исполнители все известны. Горбачев, Ельцин и сидящие за столом «гэкачеписты». Ельцина якобы поддержали чуть ли не вся Москва и Верховный Совет России. А ГКЧП — ряд особо не выдержанных региональных баронов. Горбачева поддерживала легендарная супруга Раиса Максимовна. Но я хочу высказать по этому поводу свою точку зрения. Что об этих событиях нам отнюдь не все еще известно. Нам не известен еще автор и режиссер, возможно, и главный исполнитель этой авантюры. Такой человек, невидимка был и есть. По поведению Горбачева и «гэкачепистов» явно просматривалось, что они ждали решительных действий этого человека или этой силы. Они не только бездействовали, они чего-то выжидали. Даже Ельцин в первые часы этой авантюры был растерян и отнюдь не решителен. Он тоже смотрел по сторонам, ждал помощи этой невидимой силы. Возможно, этот главный исполнитель сидел на сцене среди «гэкачепистов», пассивно наблюдал за происходящими событиями, и так и не проявил себя. Допускаю и такой вариант. Но он был, Горбачев, Ельцин и другие всего лишь были исполнители его твердой воли.
Кажется, я уже дал понять, что члены Президиума Верховного Совета России еще за двадцать дней до этих событий были в определенной мере предупреждены о грядущих переменах. Знали и готовились Горбачев и его ближайшее окружение. Возня в Новом Огареве с новым вариантом Союзного договора не что иное, как подготовительная работа к предстоящим большим переменам. Согласие Горбачева на повышение статуса ряда автономных республик до Союзного преследовала другую цель, они провоцировали это и ускорили недовольство руководителей союзных республик. Что, естественно, подготавливало почву для скорейшего развала Союза. Не случайно же говорят, что, если хочешь развалить, надо заняться реформами.
Сразу же после августовских событий 1991 года в Кремлевском дворце съездов было созвано совместное чрезвычайное заседание двух Верховных Советов — РСФСР и СССР. Да, впервые именно в таком сочетании.
За столом президиума сидели Ельцин и Горбачев, Хасбулатов и Лукьянов и другие. А первый ряд партера заняли Руцкой, Шахрай, Бурбулис, Илюшин, Коржаков, Красавченко, Степашин, Абдулатипов, Филатов и т. д. и т. п. И вообще в первых десяти рядах все места были расписаны за членами Верховного Совета России. А союзные депутаты расположились по краям и чуть ли не на галерке.
Я торопился на свое место в первом ряду и вдруг слышу знакомые голоса. Свои... Оглянулся, вижу, где-то в двадцатом ряду с правого края сидят М. Шаймиев, М. Сабиров, генеральный директор объединения Татнефть Р. Галеев, Т. Миннуллин и еще ряд наших союзных депутатов. Горячо поздоровались. И я хотел дальше пройти. Земляки предложили место и просили их не покидать. Подвинувшийся Шаймиев уступил свое место. Я сел между двумя первыми руководителями республики, и завели теплую, непринужденную беседу о только что произошедших событиях в Москве и о том, что происходило в эту минуту в Президиуме и в первых рядах Кремлевского дворца съездов.
Конечно, я должен был сидеть на своем месте, в первых рядах партера. Об этом заранее все мы были строго предупреждены. У каждого члена Президиума ВС РСФСР была своя функция и на него только возложенные обязательства. Мы должны были проявить во всем активность, занять подступы к трибуне и к микрофонам в зале, чтобы к ним не допустить нежелательных членов Союзного парламента.
Сценарий заседания готовила российская сторона, и бразды правления целиком были в руках Ельцина и Хасбулатова. Но много было и экспромта, на каждый случай Шахраем, его заместителем Котенковым и их командой были заготовлены по несколько вариантов законопроекта. Стоило Ельцину руку приподнять или дать сигнал, тут же с первого ряда вскакивал небольшого роста усатый молодой человек, фамилия которого была Шахрай, и вынимал из своего кармана заготовку и протягивал вперед.
— Да не этот, дай другой, — возмущался Ельцин иногда.
Шахрай опять тут как тут, вскакивал снова и уже из другого или третьего кармана доставал и передавал законопроекты. Вот так лихо перед всей страной, перед миром, почти без единого возражения со стороны союзного руководства и союзных депутатов стали ликвидировать нашу единую Родину — СССР. И все спокойно сидели и наблюдали за происходящим, словно заколдованные и закодированные. Каждый из них был озабочен прежде всего своим будущим.
В перерыве Шаймиев попросил меня пройтись с ним вместе по залу мимо стола президиума. Учитывая его в то время сложное положение, связанное с откровенной поддержкой ГКЧП и выпадов в его адрес со стороны российского руководства, я не мог ему отказать. Кто же, если не я?! И, согласившись на это, пожалуй что, сделал роковую ошибку. Ведь некоторые политики, типа Хасбулатова, Руцкого, Бурбулиса и Шахрая, в те дни в чем только не обвиняли и как только не угрожали этим, возможно чуть-чуть поторопившимся руководителям. И про Шаймиева говорили, что «его арестовать надо, немедленно снять с должности и привлечь к ответственности...».
С руководителем Татарстана я прошелся вдоль первого ряда. По ходу рукопожатиями обменялись с Руцким, Бурбулисом, Шахраем... И ни один из них не подал руку всенародно избранному руководителю Татарстана. А вице-президент А. В. Руцкой, в то время еще очень высоко котировавшийся руководитель, выразился напрямую:
— Я такому руку не подам!
Шаймиев стал весь бледный, его возмущению не было предела. Но тем не менее он все это быдержал и из положения вышел с достоинством, не сорвался. Мы вместе вышли в холл и там расстались.
А еще спустя некоторое время на меня вышел Василий Николаевич Лихачев, вице-президент Татарстана. Между нами состоялся откровенный и дружеский разговор. Встречаться и беседовать с высокообразованным и интеллигентным человеком всегда приятно. В процессе этой беседы, как бы между делом, Лихачев меня спросил:
— Как ты думаешь, Ринат, кто больше вхож и кто большее влияние имеет на Бориса Николаевича Ельцина — Бурбулис или Шахрай?
Я задумался и стал вслух рассуждать:
— Бурбулис, наверное, более близок ему. Во-первых, они друг друга давно знают, во-вторых, и по работе находятся постоянно рядом. Часто и выпивают вместе. А вот что касается влияния, тут надо не ошибиться...
— Да, да, нельзя ошибиться, это очень важно. Важно для Республики, — подчеркнул Василий Лихачев.
Я понимал, что вопрос этот задавался не только ради любопытства. Руководству и прежде всего президенту Шаймиеву необходимо было, притом в срочном порядке, искать и найти влиятельные рычаги для налаживания и укрепления связей с самим Ельциным.
— Все-таки надо выходить на Сергея Шахрая, — посоветовал я.
— Во-первых, он имеет и большое влияние. Во-вторых, у него и перспектив больше. В-третьих, с ним E-mail наладить будет полегче.
А спустя некоторое время Шахрай стал лучшим другом Татарстана, его руководителей и лично Шаймиева. Он, с одной стороны, стал как бы тайным советником, а с другой, чрезвычайным послом, посредником во всех стадиях сложных взаимоотношений Татарстана с Центром. И это сотрудничество, как утверждают компетентные люди в Татарстане, продолжается и поныне.

*  *  *

Как сегодня помню день подписания субъектами Российской Федерации Федеративного договора. Руководители более восьми десятков субъектов собрались в Кремле в Георгиевском зале, где в торжественной атмосфере предстояло подписание этого, казалось бы, исторического документа. В Москву не приехала только делегация Чеченской Республики. А Президент Башкортостана Муртаза Рахимов и председатель Госсовета Татарстана Фарит Мухаметшин находились на втором этаже Белого дома в моем кабинете. Эти республики не собирались подписывать Федератиный договор. Они сидели за моим рабочим столом и по имеющимся каналам спец-связи бесконечно вели переговоры с руководителями Российской Федерации. Они говорили и с Хасбулатовым, и с Абдулатиповым, и с Яровым, то с одним, то с другим помощником Ельцина. Все требовали их явиться в Кремль для подписания исторического документа. Только один человек им советовал не торопиться, а подождать. Его имени они не называли. Но после каждого напряженного разговора с кем-либо из руководителей звонили этому «неизвестному» советнику и спрашивали, как поступить.
И все же Рахимова кто-то уговорил. Он решил подписать Договор, хоть с небольшим опозданием, но поехал в Кремль.
Ф. Мухаметшину стало вдвойне тяжело, он весь покраснел, на одном месте сидеть не мог, из одного угла кабинета метался в другой. Ругался про себя и мне не давал покоя, то с одним, то с другим вопросом бесконечно дергал меня. Время от времени выходил в приемную, пытался отвлечься, заговорить с моими помощниками — молодыми и красивыми женщинами Натальей Владимировной и Лейлой Илгизаровной. Но тщетно, ничего у него не получалось.
Насколько он был несамостоятелен и беспомощен, мне даже стало его жалко. Несколько раз он дрожащими руками набирал Казань, советовался с Шаймиевым. А Шаймиев, мне показалось, его успокаивал и попросил еще раз посоветоваться с тем тайным советником.
По первой АТС звонил Мухаметшин. От сильного волнения, видимо, себя выдал окончательно:
— Слушай, Сергей Михайлович, — сказал он в трубку и, поняв свою ошибку, мгновенно повернулся в мою сторону.
Я сделал вид, что не услышал. Как раз в это время телевизор включал, чтобы посмотреть прямую трансляцию из Кремля. Вот что, подумал про себя, значит, и тут Сергей Михайлович Шахрай! Ну и дает же...
Тот высокопоставленный товарищ, с которым Мухаметшин советовался, видно его успакаивал, советовал не волноваться.
Татарстан так не подписал Федеративный договор. За этими торжествами, время от времени дегустируя какой-то дешевый азербайджанский коньяк, мы с Мухаметшиным наблюдали по телевизору. Я не мог его оставить, он был одинок в тот вечер и очень сильно волновался. Таким неуверенным и беспомощным я его больше никогда не видел.
Вообще-то, фигура Ф. Х. Мухаметшина в истории суверенизации, а затем и десуверенизации Татарстана, т. е. отхода от завоеванных уступок Центра, выглядит сложным, противоречивым и, на мой взгляд, временами даже смешным. На самое сложное и на самое рискованное дело Шаймиев всегда его направлял. А Мухаметшин беспрекословно слушал его и подчинялся. Так было не только при подписании Федеративного договора, именно он представлял Татарстан в высших органах власти России и в дни, когда проводился в республике референдум, и во время других крайне напряженных ситуациях. Не Шаймиев и не кто-либо другой, а Мухаметшин позировал рядом с Евгением Примаковым накануне президентских выборов в России в 2000 году. И громогласно заявлял татарстанцам, что в XXI век они войдут только вместе. И сегодня Ф. Мухаметшин в словах самый активный оппонент федеральной власти, а на деле целиком занят приведением законодательства Республики Татарстан в соответствие с федеральным. Такова его доля и такова, видимо, судьба.
И не он один за те окаянные дни и годы, многие из нас переболели этим многообещающим и красивым словом — суверенитет. Жаждали суверенитета, хотели быть суверенными. Иногда и не понимая его подлинного содержания и сути, засыпали и просыпались с суверенитетом. Ах, какое это было слово? Интеллигенция от него вдохновлялась, ради нее готова была идти на любые жертвы. За «спасибо» пахали рабочие и сельские труженики.
Только по истечении десяти лет очнулся народ, опомнился и понял наконец что суверенитет республик и регионов уже давно деформировался, оказывается, в суверенитет власть имущих, в суверенитет президентов и губернаторов, их родственников и клана. А народ как был, так и остался ни с чем...
Не скрою, были дни, когда и я верил в искренность намерений Шаймиева и его идеологов. Ведь никто не думал и не подозревал, наверное, тогда, что эти вчерашние первые секретари способны так откровенно и нагло провести народ в очередной раз.
Правда, и тогда встречались и были люди в Татарстане, способные трезво оценить все вокруг происходящее. Помню одну встречу в городе нефтехимиков Нижнекамске. После одной из встреч в Центральном доме культуры города ко мне подошел солидного вида крепкий человек, примерно моего возраста. Подал мне руку. Я принял его за очередного, кто поздравлял с удачным выступлением. Оказалось, что ошибся.
— Что ты талдычешь все одно и то же. О каком суверенитете ты говоришь, о независимости и от кого? На вид вроде бы умный и соображающий ты парень. Надо ведь иногда и думать, о чем говоришь...
От неожиданных слов я был ошарашен, обезоружен, не знал, что и ответить. Одно дело, если бы это было в Москве или где-то в другом месте. А это ведь в Нижнекамске, в городе, который и в Татарстане выделялся в то время активностью национального мышления. И выступал-то я на родном татарском языке.
— Ну, ладно, не судите уж так строго. Я и в Москве устаю от подобных упреков, — ответил я ему, придя в себя. Вот так легко, полушуткой, хотел я отвертеться. Но не вышло.
— Знаешь, я с тобой говорю вполне серьезно, — сказал он, немного исподлобья в упор направив на меня свой взгляд.
Я заметил, глаза у него были голубые, что так редко у татар. А взгляд хотя и добрый, но агрессивный, что также редко у кого встретишь...
Я чувствовал, если начать разговаривать и спорить, то предстоял серьезный разговор с вполне достойным и равным оппонентом. Нет, я не боялся этого разговора. Просто не было времени. И место не самое подходящее для такого спора, так как то справа, то слева подходили старые знакомые, друзья и земляки, не давали мне сконцентрироваться с мыслями. Плюс ко всему меня ждали еще  в каком-то застолье. А я с дороги, утром только прилетел из Москвы.
— Извините, — сказал я искренне. — Я бы с вами с удовольствием поговорил и поспорил бы. Видите, не получается, продолжим в другой раз.
К моему удивлению, собеседник легко согласился, вошел в мое положение. Не взялся за меня мертвой хваткой, как иногда бывает. Наоборот, он так добро и так искренне улыбнулся.
— Встретимся. Поговорим еще, обязательно, — сказал, провожая меня взглядом.
Застолье было небольшое, всего-то девять-десять человек. Лишь избранные... Моему удивлению не было предела, когда среди этих избранных я увидел того напористого человека, который своими упреками буквально ошарашил меня чуть раньше.
— Кто этот человек, — вон тот, голубоглазый? — спросил я у своего соседа из администрации города.
— Ринат Галиев.
— Нет, вы меня не поняли. Я спрашиваю о человеке, который сидит напротив нас и весело смеется. Генерального директора объединения Татнефть Рината Галиева я знаю, он ведь наш депутат, мы с ним в дружеских отношениях.
— И этот Ринат. Он же и Галиев, первый заместитель генерального директора Нефтехимкомбината. Большой специалист и ученый, кстати.
— Вот как!
Моему удивлению не было предела. То, что у нас, у татар, чуть ли не каждого второго зовут «Ринат», мне давно известно, а о том, что среди руководителей Ринаты Галиевы размножились, я еще не знал.
У застолья свои правила, избрали тамаду. Один за другим тосты стали говорить. Первый выпили стоя, как принято было в номенклатурных кругах «за здравие мудрейшего из мудрейших — Шаймиева», второй «за суверенитет и полную независимость Татарстана», а потом продолжили как нормальные люди с добрыми пожеланиями, шутками и прибаутками.
За это время мы с Ринатом Галиевым успели несколько раз чокнуться и через стол обменяться мнениями. Так получилось, что и из застолья мы одновременно оторвались, а затем с удовольствием прогулялись по широким и просторным улицам города Нижнекамска. Мы уже не спорили, а дружески беседовали. Ринат Галиевич Галиев, оказывается, не только непримиримый полемист, но и прекрасный собеседник, прошедший большую школу жизни.
Иногда мы — писатели и журналисты, да и политики в том числе, — считая себя всезнающими и всепонимающими, глубоко ошибаемся. Эмоциональные мы чересчур и принимаем часто желаемое за действительное. Не хватает нам иногда рассудительности и трезвости человека-труженика.
А вот Ринат Галиев показался мне примером именно такой трезвой рассудительности. Он уже тогда, в 1992 году, когда все пишущие, говорящие, казалось, иногда и мычащие в Татарстане бредили суверенитетом, трезво оценивал ситуацию, советовал жить не мечтой и иллюзиями, а объективной реальностью.
— Конфронтация и обострения не в наших интересах, — говорил он убежденно. — Вот недавно из одного российского региона ждали сырье. Ждали долго. Производство на нефтекомбинате находилось на грани остановки. Когда железнодорожный состав прибыл и мы открыли опломбированные вагоны, ахнули. Представляешь себе, целый состав возратился с пустыми вагонами. С внутренней стороны вагонов крупными буквами было написано послание: «Суверенному Татарстану — суверенные вагоны». Вот так!
— Это вы сами придумали или в самом деле такое было? — переспросил я, не поверив своим ушам.
— Было и будет, — отрезал Ринат Галиевич. — И у меня тогда, представляешь, навернулись слезы. Я же говорил уже, что комбинат находился на грани остановки... Это вам легко говорить о суверенитете и независимости... А нам, производственникам, за вас расхлебывать да расхлебывать.
— Суверенитет и независимость требуют жертв и никому легко не даются, — попытался было я рассуждать. Да быстро перебили.
— Какой толк от этого вашего мнимого суверенитета? Безоглядные суверенитеты, таможенные барьеры, разрыв наработанных связей, прекращение поставок сырья. Некогда единые республики стали отходить друг от друга, как расколотые льдины. Да это же ведет к полному краху, представляешь?..
— Я представляю. Да вот ты своему шефу — президенту Шаймиеву объяснить сможешь это? Он как поймет...
— Говорил, — сказал он сухо, словно не нашедший понимания и поддержки у родителей мальчик. — И дальше будем говорить. В то время, когда цивилизованные страны Европы объединяются, идти на самоизоляцию — это же чистая глупость.
Таким откровенным и таким непосредственным он выглядел в ту минуту. Хотелось его обнять и успокоить. Только вот мужик больно здоровый и самоуверенный, не посмел.
Мы расстались в тот вечер уже добрыми друзьями. А спустя некоторое время до меня дошла информация, что Рината Галиева — первого заместителя генерального директора АО «Нижнекамскнефтехим» уволили. Уволили так просто, без объяснения причин и поводов. Видимо, кому-то не по душе пришлись его откровенные высказывания на счет «безоглядного суверенитета» на страницах ряда российских газет и журналов. И вообще, у нас в Татарстане люди, имеющие собственное мнение на все происходящее, не в почете.
Уволить-то уволили, только при этом не учли, что Ринат Галиев был специалистом высочайшего класса, ученым с мировым именем и практиком с четвертьвековым стажем на одном предприятии.
Он являлся автором ряда ценнейших нефтехимических продукций и создателем многих технологических процессов крупнейшего в Европе нефтехимического комплекса. Его приглашали в американский Хьюстон, в Германию, подъезжали к нему эмиссары даже от самого Саддама Хусейна. Золотые горы обещали отовсюду. Но он, будучи истинным патриотом своей родины, на подобные сделки не пошел.
Года через два, когда «Нижнекамскнефтехим» оказался в тяжелейшем экономическом положении, когда люди по полгода стали не получать кровно заработанное, руководство Республики Татарстан вынуждено было обратиться к нему с предложением — возглавить нефтехимический комбинат.
Так Ринат Галиев стал генеральным директором крупнейшего в России и в Европе нефтехимического комбината. Вернулся.
«Может, это и покажется банальным, — рассуждает он, — однако я сам себе задал вопрос: если не я, то кто? Я родился на этой земле. Я здесь вырос, учился. Нижнекамск «вылепил» из меня человека и специалиста, дал мне мужество и надежду. Я должен и обязан был вернуть свой долг...»
Как ни странно, за считанные месяцы нефтехимкомбинат заработал, люди стали вовремя получать заработную плату, и, самое главное, город ожил. У людей и специалистов появилась надежда. Только вот руководство страны и республики было по-прежнему в руках тех, кто свои политические амбиции привык ставить поперек экономических проблем. Комбинат хотя и с большим трудом, но преодолел все-таки и катастрофу дефолта августа 1998 года. Гораздо труднее приходилось генеральному директору Р. Галиеву в преодолении препятствий, созданных группировками организованной преступности, «крутой» братвой, которая уже к этому времени срастилась с руководящими кругами республики, их родственниками и детьми. От генерального директора то и дело требовали подписывать липовые контракты, которые могли нанести комбинату и городу огромный ущерб. А некоторые руководители не устояли — подписывали фиктивные документы, перечисляли в зарубежные банки баснословные суммы.
Галиев на подобные сделки не шел, принципиально отказывался. И тогда в его адрес начались угрозы, недвусмысленные предупреждения. Покушались и на его жизнь, однажды прямо у дверей квартиры набросились на него с железными прутьями. Его спасла только реакция бывшего спортсмена, т. е. боксера-разрядника.
Экономическое и финансовое положение комбината улучшилось, E-mail с родственными предприятиями были восстановлены. Люди наконец спокойно вздохнули, и город ожил. Только вот руководство республики никак не успокаивалось, оно, как правило, в ущерб производственным интересам диктовало свои условия. Регулярно «наезжало» от имени сыновей самого президента. Сыновей, естественно, интересовало не производство, а сбыт готовой продукции. Именно в связи с этим на крупнейших объединениях и предприятиях Татарстана, где руководители прежней закалки проявляли смелость, не укладывались в схему или как-то задумывались над вопросом «куда столько» и «зачем», стали производиться кадровые изменения. Первые руководители таких крупных объединений, как «Татнефть», «КамАЗ», «Нижнекамскнефтехим», «Нижнекамскшина», «Татэнерго» и «Таттрансгаз», один за другим были смещены со своих постов из-за несговорчивости. А их места были доверены куда более сговорчивым людям или просто родственникам Шаймиева.
Вот такая поучительная история произошла в суверенном Татарстане с так и недооценившим этот полуфеодальный суверенитет генеральным директором Ринатом Галиевым. А его судьба — одна из многих десятков и сотен подобных историй.

*  *  *

Спустя несколько лет, а именно в сентябре 1995 года после торжеств, посвященных 150-летию выдающегося казахского поэта и мыслителя Абая Кунанбаева мне посчастливилось лететь в одном самолете с Шаймиевым из Семипалатинска в Казань. Этот комфортабельный и благоустроенный «Боинг», принадлежавший какой-то американской частной фирме в течение ряда лет обслуживал его высокое превосходительство. И в самолете нас, пассажиров, было всего четыре-пять человек. Точно помню еще Николая Беха — генерального директора КамАЗа и Асгата Сафарова — личного телохранителя президента. Пожалуй, кроме летчиков и красавиц-стюардесс больше никого и не было.
После небольшой процедуры застолья президент Татарстана взял в руки шахматную доску.
— Кто первый? — обратился он к нам, многозначительно и ехидно улыбаясь.
— Нет-нет, я не буду, — успел отказаться первым Асгат Сафаров. Стоя, он при этом широко и добро улыбнулся. В его улыбке была еще и какая-то таинственность, не доступная для меня.
— Я устал. — Газеты будут читать, — отрезал Николай Бех.
— Давай, Ринат, тогда ты садись, — предложил мне место Шаймиев. — Давно писателям мат не ставили.
Играть, конечно, и мне не хотелось. Гостеприимству казахских братьев не было предела, тянуло на сон.
— Давай, не ломайся, садись, — сказал президент, проявив неожиданную грубость.
И Асгат Сафаров стал уговаривать меня, чуть ли не за руки тянул. Уговорили...
— Я вообще-то давно не играл. И игрок весьма посредственный, — признался я, искренно. А о том, что президент любит шахматы, много и хорошо играет приходилось и слышать и читать неоднократно. Вообще, наши республиканские газеты любили и любят писать о спортивных достижениях своего президента.
Начали играть. У президента хорошее настроение, он шутит и подкалывает бесконечно. Мне тоже весело, за ответом в чужой карман не лезу. И Асгат остроумно присоединяется иногда к нашему разговору. О более лучшем времяпровождении и мечтать не стоит.
Шутки шутками, но не хотелось и ударить лицом в грязь. Старался, как мог, противник-то очень серьезный.
Но при игре я этой хваленой серьезности, признаюсь, что-то не чувствовал. Шаймиеву мат поставил. И первым протянул ему руку.
— Писателям — им делать нечего, они ведь только и делают, что в шахматы играют, — проворчал мой соперник про себя. В ответ руку не подал, делал вид, что не видит. Даже голову не приподнял, стал готовиться к очередной партии.
— Я больше не буду играть. Пускай, вот Асгат играет, — сказал я, без настроения. — Еще больше усугублять отношение с президентом не хочу.
— Смотри, что говорит. Вы слышали, нет, — обратился он, к заполненному вдруг напряжением салону. — Да я же с тобой не играл, а только шутил. А он, оказывается, поверил, решил что по-настоящему выиграл у меня. Для этого тебе еще надо заново родиться...
— Раз так, будем играть серьезно. Еще одну и последнюю, — принялся я за вторую партию.
Мой соперник непрерывно ворчал и потеряв над собой контроль, меня оскорблял. Ехидничал и злорадствовал. И вспоминать не хочется все то, что им было высказано в мой адрес. Я не поднимая головы, был занят партией, а у хваленого шахматиста игра не шла. На доске уже вновь все было ясно. Внимательно наблюдавший за партией А. Сафаров стал беспокоиться — то мне на ногу наступал, то со стороны спины пощипывал.
«В своем ли ты уме. Что ты делаешь. С президентом играешь, не забывайся», хотел наверное он сказать.
Я понимал, что он мне добра хочет. Он лучше меня и лучше многих знает нравы и повадки своего хозяина. А мне обидно, Обидно не потому, что он слаб в шахматах, а потому что вот уже сколько времени он меня хочет унизить. Видимо, привык к тому, что ему всегда поддавались и проигрывали все. А я вот не шахматист, но все равно не хочу поддаваться, не хочу проигрывать. В спорте, в том числе и за шахматной доской, все равны. Мораль ясна: не хочешь проигрывать — не играй. Здесь тебе не политика и не выборы, в шахматах выигрывают только в честной борьбе.
Именно в тот момент самолет стал снижаться и стюардессы попросили нас сесть в свои кресла и застегнуть ремни. Я с удовольствием вздохнул и встал. Извинился на всякий случай и пересел на свое место.
— Струсил, да!.. Проигрывать не любишь, да? — услышал за своей спиной вперемешку с ехидным хихиканьем.

Двухмоторный «Боинг» сильно гудел и я больше ничего не услышал. Партия наша осталась незаконченной. А может считать ее просто отложенной...