Крушение

«А тебе-то что надо было там делать?» — частенько спрашивают меня.
Жизнь дается только раз. Разве можно так бессмысленно играть ею? Прошел уже не один год с тех пор. Но как только возникает разговор о московских событиях сентября — октября 1993-го, как мне опять и опять приходится слышать то же сожаление, все те же упреки. Находились даже такие, что кидались на меня как разъяренные быки: «Кого ты там защищал, русских шовинистов?!» «Татарстан — суверенное государство. Ты там защищал чужестранный парламент. Неужели тебе, татарскому писателю, больше нечего было делать?!» — укоряли меня.
Один пожилой собрат по перу, услышав о том, что я живой-здоровый приехал в Казань, говорят, даже выразил сожаление: «Жаль, что сбежал, не подох там, было бы уроком для всей нации».
Для меня не удивительными, а естественными были и вопросы, и упреки, и даже угрозы. Всегда ведь находятся и советчики, и поучающие. Если бы московские события сентября — октября закончились по-другому, я уверен, те же люди жали бы мне руки, поздравляли бы. У двери моей толпились бы друзья. Это, наверное, в природе чловека. Подобно тому как любовь и ненависть всегда бывают рядом, частенько соседствуя, уживаются правота и ошибки, радость и горе, поздравления и упреки.
Я не ставлю целью дать далеко идущие обобщения. По возможности постараюсь избежать и политических оценок и суждений. Вообще, наверное, пока невозможно делать какие-то поспешные, однозначные выводы о событиях последних лет. Но все же эта борьба за власть, которая происходила в Москве в 1990—1993 годах в самых высших политических кругах, вся суматоха проходили в целом перед моими глазами. Я был единственным татарским писателем, активно или пассивно участвовавшим в тех событиях. Вот почему я не могу умолчать о них. Потому что знаю: сколько бы мы ни твердили о своей суверенности, московские события имели прямое отношение к судьбе татарского народа.
...Дома зазвонил телефон. Из Москвы звонил секретарь Президиума Виталий Сыроватко.
— Ринат, слышал? — начал он. — Надо срочно приехать в Москву. Если сумеешь, позвони и остальным депутатам, избранным от Татарстана.
Хотя многие советовали не ехать, у меня не было двух мнений относительно поездки.
— Понял, — сказал я.
Мы с Виталием Григорьевичем хорошо знаем друг друга. Он не ждал от меня другого ответа. Но прежде чем положить трубку, он счел нужным добавить:
— Я тебе одному говорю, положение крайне напряженное...
Напряжение и в самом деле было. Оно очень давно назревало и остро чувствовалось. Президент не находил общего языка с вице-президентом Руцким. В этот конфликт их втянули младореформаторы, которые при любом исходе борьбы рассчитывали остаться в выигрыше. Гайдар с Чубайсом и их команда рвались во власть и с каждым днем завоевывали все новые и новые рубежи. И кто вставал на их пути, всех сметали и уничтожали мгновенно. А вот Руцкой оказался упрямым как бык, не хотел сдаваться. Стойко на своем стояла и большая часть членов Верховного Совета во главе с Русланом Хасбулатовым.
Горбачева убрали, СССР ликвидировали, армию и спецслужбы обезоружили, теперь настал черед Российского парламента, последнего бастиона на их пути. До сих пор все сходило, сойдет с рук и это. Когда народ разорен и в растерянности, интеллигенция мучается от безысходности, а средства массовой информации пляшут под их дудку, самое время взять все в свои руки. Так думали и решили господа демократы — Гайдар, Чубайс, Шахрай, Козырев, Филатов и другие. Надо ехать. Но все-таки не помешает согласовать свои действия и с руководством республики. Взялся за телефон. Но и на этот раз дозвониться до Шаймиева было невозможно. Зато дозвонился до премьер-министра Мухаммата Сабирова. Он однозначно советовал: «Надо ехать!»
Ездить по маршруту Москва — Казань стало в то время для меня делом привычным. Дипломат мой всегда готов. А вот в тот день, если учесть, что время было уже позднее, доехать до Москвы не было никакой возможности. Самое лучшее — это лететь утренним шестичасовым рейсом.
Работавший тогда министром здравоохранения Рамил Хабриев обещал в пять утра заехать за мной на своей машине. Позвонил своему московскому шоферу и попросил его встретить меня в аэропорту. Оказалось, что на борту утреннего самолета нас, депутатов, набралось восемь человек. Ни один не одобряет Бориса Ельцина, который собирается силой разогнать Верховный Совет и съезд народных депутатов России. Вообще в те дни мне не пришлось встретить ни одного человека, который бы одобрил действия Президента. Даже те, кто тогда открыто считали себя его сторонниками, были в растерянности. «Поторопился, не надо было доводить дело до этого», — рассуждали они.
В аэропорту Домодедово нас никто не встретил. Куда ни глянь — везде суетящиеся депутаты. Из Самары, Уфы, Перми и многих других городов. Земляки, которые прилетели вместе со мной, просили: «Ты здесь постоянно работающий депутат, член Президиума, найди же какой-нибудь выход».
Тут только я стал соображать, что ситуация довольно серьезная, Ельцин взялся за нее не на шутку.
В день, когда начались августовские события 1991 года, я, как уже рассказал, был в Ялте. В Симферопольский аэропорт была послана тогда телефонограмма с указанием не брать на борт депутатов. Но я и депутат Починок, который, кстати, работает сейчас в руководящих кругах, прилетели тогда в Москву по билетам, купленным в городской кассе. Несмотря на то что в городе был комендантский час и все дороги перекрыли, во Внукове меня встретил один из постоянных шоферов — Сергей Ионов. И хотя на каждом перекрестке поперек дороги стояли танки, он доставил меня до здания Верховного Совета, проскальзывая по узким улочкам и дворам. По правде говоря, оказалось, что тогдашние действия ГКЧП были просто детской игрой. То было всего лишь заранее запланированное представление, рассчитанное на раздел СССР. А депутаты, толпы народа и в особенности журналисты сыграли отведенные им роли статистов. По сути дела, не было никого, кто бы собирался прибрать к рукам власть и стремился осуществить режим чрезвычайного положения. Молодежь, столпившаяся у Белого дома на углу Калининского проспекта, галдела и пыталась спровоцировать, втянуть в конфликт солдат, спокойно сидящих на танках и БТР.
И в этот раз меня встретил все тот же шофер, что и в августе 1991 года.
— Конечно, встречу, — сказал он накануне по телефону. — Вы же знаете, не родился еще тот сотрудник ГАИ, который бы смог задержать меня.
На деле оказалось, что как только был прочитан указ Президента, все организации, обеспечивающие работу Верховного Совета, в том числе и транспортное предприятие, тоже оказались взятыми под плотный контроль военными.
Кто-то ловит такси, кто-то торгуется с шофером. Чтобы доехать до города, не хватит и месячного заработка. И тут, скрипнув тормозами, рядом остановились «Жигули». Неожиданно открылась дверь и из машины выскочил водитель. «Ну, — подумал я, — сейчас отругает меня на чем свет стоит». Я поднял голову, глянь — передо мной стоял не кто иной, как все тот же Ионов. Рот у него до ушей.
«Кажется, заставил подождать немного!» — говорит он. Смеется. А между делом ругает политических деятелей, которые и сами не живут спокойно, и другим покоя не дают. Я и поныне восхищаюсь добросовестностью и обязательностью этого простого московского парня. Утром он пришел на работу — не пустили, сказали, что, мол, народных депутатов уже нет, а шоферам дается выходной. Но Сергей нашел выход. Сел на свою старенькую машину и приехал, будто встречал близкого родственника, друга.
Московские улицы, все подступы к зданию рассийского парламента напоминали августовские дни 1991 года. Толпа, обступившая Белый дом, была занята строительством баррикад из кусков железа, дерева и камня. Если подумать, до чего же наивны люди: кого могли задержать эти баррикады?! В то же время нельзя без уважения отнестись к ним, неделями не покидавшим свое место у здания Верховного Совета ни днем ни ночью. Это были пусть и наивные, но благородные, самоотверженные люди...
В самом здании Верховного Совета царила та же атмосфера, что и два года назад. Можно было подумать, что попал в улей. Кого там только нет! В поисках сенсаций целыми роями снуют журналисты. Несут на себе камеры, фотоаппараты, микрофоны, стремянки... То и дело попадаются дипломаты разных рангов. Лидеры политических партий, военные, деятели литературы и искусства. И кто-то еще, коих я никогда не видел, не встречал, не знал... Каждый куда-то спешит, суетится, говорит, машет руками, жалуется, ругает Ельцина и его окружение.
Захожу в кабинет, чтобы раздеться. Весь аппарат, обеспечивающий работу постоянной комиссии, на месте. А депутаты кто уже здесь, кто еще в пути.
Мне вручили целую охапку документов. Вечером было заседание Президиума. В 12 часов ночи открылась внеочередная сессия Верховного Совета. Там на основе статьи 121 действующей Конституции было принято решение, в котором говорилось, что полномочия Президента Ельцина приостанавливаются и управление страной поручается вице-президенту Александру Руцкому.
Руководимый Валерием Зорькиным Конституционный суд тоже обвинил Ельцина в совершении государственного преступления.
Я думаю, что вы поймете состояние человека, проведшего ночь без сна, рано утром прилетевшего в Москву. А тут события, которые трудно понять уставшим мозгом. Я положил документы на стол и пошел в кабинет своего непосредственного начальника Рамазана Абдулатипова. У двери толпой стояли люди, но я прошел без очереди.
— Вот так обернулись события, Ринат, — встретил он меня. То ли в результате бессонной ночи, то ли от сомнений и испуга он был не похож на себя и бледен.
Я кивнул, давая понять, что согласен с ним.
— Мы только что с самолета, Рамазан. Я пока ничего не понимаю.
— Твое счастье, что не понимаешь, — как-то равнодушно промолвил он.
Я почувствовал, что у него на уме другое Он хотел идти куда-нибудь? Может, кого-то ждал?
Я было раскрыл рот, чтобы заговорить, но он приставил палец к губам, советуя не спешить, а потом кивнул в сторону выстроившихся телефонных аппаратов: «Здесь нельзя говорить, подслушивают...»
Впрочем, я и без него знал, что это так. «Уши» имеются в каждом кабинете. Мне довелось разговаривать со специалистами этого дела. Оказывается, когда это нужно, они записывают, о чем ты шепчешься в постели со своей женой...
Рамазан положил правую руку на мое плечо и пригласил в комнату отдыха. Сели друг против друга. Он приготовил кофе, налил в маленькие рюмочки терпкий дагестанский коньяк. Мы промочили горло, выпили в память тех дней, что работали вместе.
Тост произнес Абдулатипов. А я спросил:
— А почему ты говоришь «поработали вместе», разве впредь не будем работать?
Он увернулся от прямого ответа. А я прикинулся дурачком и не показал виду, что все вижу и все понимаю.
Пересказать другим мужской разговор — не бог весть какое мужество. И все же меня, надеюсь, не осудят, если я вспомню два-три вопроса, что я задал тогда Абдулатипову.
— Рамазан, мы с тобой оба знаем, что происходящее в стране — не что иное, как где-то (!) давно и тщательно запланированное событие. Так что нам не следует играть в прятки, не так ли?!
Он кивнул в знак согласия. Но не решился высказаться вслух. Промолвил только:
— Ты прав, «процесс пошел», и мы с тобой не сможем ни остановить его, ни изменить...
Я перебираю в памяти давно возникшие и ни с кем до того не разделенные мысли:
— Представление, происшедшее в 1991 году, понадобилось для того, чтобы развалить такую державу, как СССР, именуемый еще и «империей». А на этот раз какова она, эта цель?
— Разогнать Верховный Совет... Парламент...
— А дальше?
— Увидим...
Я знал, что Абдулатипов за последний год заметно сблизился с Шахраем. А ведь раньше они ненавидели друг друга... Много было случаев, когда бранили, унижали один другого на людях. Как человек, поддерживающий дружественные отношения с ними обоими, я иногда оказывался в очень затруднительном положении. Теперь времена другие. Подружились. И старательно пытались скрыть от других свою дружбу.
Я осмелился и задал прямой вопрос:
— А Шахрай что думает?
Рамазан не ждал этого. Он даже не захотел обезопасить себя словами: «Откуда мне знать?» Потому что мы с Шахраем старые знакомые, а они подружились на моих глазах.
— Активно не одобряет, — сказал он многозначительным полушепотом.
Значит, одобряет, но свое одобрение скрывает. В каждом промахе, сделанном Президентом России по национальному вопросу, была доля вины этого очень рьяного политика. Таков результат моих четырехлетних наблюдений за ним.
— Что же в таком случае остается делать нам, уважаемый друг Рамазан?
— Активно противостоять. Защищать парламент.
Мы немного отошли от серьезного разговора, но хотя сидели по-дружески, искренности нам не хватало. В большой политике нет и не может быть веры. В ней нельзя полностью довериться кому бы то ни было. За свои слова, за свои шаги каждый ответственен только сам. На первый взгляд кажется, что ты ходишь среди добрых знакомых, среди друзей. И, глядь, ты уже один-одинешенек, как в темном лесу. А тебя окружают волки, шакалы и хитрые лисицы.
— Не означает ли наше активное сопротивление, что мы боремся против нашего общего друга Шахрая?
— Нет, не означает.
Ответ был хоть и таинственный, но категоричный. И, как оказалось, он был и искренний. Настоящий смысл этих слов я понял много дней спустя, после того как была поставлена кровавая точка в октябрьских событиях.
Нашу дружескую беседу прервало сообщение по внутреннему радиоприемнику. Всех находящихся в здании депутатов приглашали в большой зал.
Зал сессий. За четыре года, что я работал в парламенте, мне пришлось стать свидетелем множества событий. Мне довелось пожимать руку и вести беседу с Горбачевым, Ельциным, Хасбулатовым, Руцким и с десятками других политиков самого различного масштаба. Помню, как зал этот рукоплескал мне, когда сессия приняла закон о языках народов России, проект которого был подготовлен руководимой мною группой. Сколько раз я сгонялся с трибуны Хасбулатовым, когда выступал в защиту прав наций на самоопределение. Не раз, когда вставал в защиту суверенитета Татарстана, я переживал трудные минуты, встречая холодные взгляды из зала. Работавший тогда Председателем Президиума Верховного Совета Татарстана Фарит Мухаметшин тоже хорошо знает, как в этом зале образовалось настоящее половодье ненависти, когда обсуждался вопрос о независимости Татарстана.
Это тот самый зал, где пробил последний час КПСС. Зал, лишивший Горбачева власти. Запомнилось, как Ельцин пожимал здесь руку Михаилу Сергеевичу и при этом, глядя ему в лицо, насмешливо-горделиво засмеялся как победитель. В этом зале были утверждены Беловежские решения и окончательно положен конец СССР. В этом зале я часами разговаривал с Волкогоновым, по-дружески общался с когда-то недосягаемыми космонавтами Андрияном Николаевым и Виталием Севастьяновым. Здесь Ельцин обнимался с Хасбулатовым, возносил до небес Руцкого. Здесь Шумейко, сидя рядом со мной, писал заявление о приеме его в члены нашей комиссии. Сергей Филатов раздавал нам здесь затребованные нами документы, каждый день подходил к нам и, склонив голову, пожимал мне руку. Здесь бушевали эмоции и принимались вызывающие бурю страстей документы. Здесь у многих вырастали крылья, люди поднимались, крепли, а многие с треском проваливались. И мне тоже предлагалось немало высоких кресел. Спасибо депутатам, что не избрали меня однажды вместо Хасбулатова. Отказаться же от многих предложений помогала иногда интуиция. Вот таким был для меня этот зал.
Сейчас в нем начался чрезвычайный X съезд народных депутатов. И, наверное, впервые в истории цивилизованного мира в конце XX века собравшийся в самом центре Москвы съезд народных депутатов проходил при пламени свечей. Очевидно поэтому все принятые на нем законы так и остались на бумаге, несмотря на то что принимались на основе действующей Конституции Российской Федерации. Впрочем, эти бумаги тоже оказались недолговечными — сгорели и пущены по ветру.
Российское радио и телевидение, все газеты, стоящие близко к правительственным кругам, в сентябрьско-октябрьские дни вещали и писали сплошную ложь, показывая белое черным и черное белым. Как человеку, близкому к журналистам, мне было очень тяжело видеть все это. А в те дни не было недостатка во лжи и фальсификациях.
Сейчас, спустя четыре года, я пришел к мысли, что СССР развалили не политики, а журналисты. Политики одни бы не справились с этим. Москву тогда заполнили корреспонденты иностранных агентств. Им были предоставлены неограниченные права и свободы. А наши люди тонули в потоках лжи, принимая их за свободу слова и печати. В действительности получившие свободу журналисты, с одной стороны, собирали нужную им информацию, а с другой — создавали соответствующую общественно-политическую атмосферу. У меня не вызывает никакого сомнения: многие из них служили иностранным разведкам. А те, открыто предлагая работникам прессы деньги и технику, нанимали к себе на службу наших нищих журналистов. Через представителей информационных агентств спецслужбы заполучали к себе на работу даже политиков, генералов и некоторых депутатов, падких на «зелененькие».
Уже в дни проведения Первого съезда народных депутатов России кадрами руководил не ЦК КПСС, не оставшийся в роли стороннего пассивного наблюдателя КГБ, а разведчики, принявшие обличье журналистов. К каждому депутату, способному как-то повлиять на ход событий, были приставлены два-три «журналиста» или сотрудника посольства. Вот кто умеет работать!.. Можно преклоняться перед их преданностью своему делу и профессиональным талантом. Я с чувством уважения вспоминаю некоторых крутившихся вокруг меня талантливых и приветливых ребят, хотя уже тогда знал, кто они такие. Интеллектуалы с яркой внешностью, с трезвым и быстрым умом, эти парни, кем бы они ни были, оставили о себе хорошую память.
А российские журналисты писали о московских событиях сплошную ложь. Грязную ложь. Некоторым из них даже руку после этого не подам — до того они омерзительны. Потому что в отличие от тех симпатичных парней эти служили не интересам своего народа, своей Родины. Наоборот, они встали на путь лжи и клеветы, торговали своей совестью.
Возьмем для примера председателя телерадиокомпании Олега Попцова. Я знаю его с начала восьмидесятых годов, когда он еще работал секретарем Союза писателей России и секретарем партийной организации. Был тогда безмерно «красным». А теперь он безмерно «демократ». 23 сентября в 10 часов утра Попцов присел в зале рядом со мной. На двух местах сидели втроем: Хабриев, он и я. Вертя головой, Попцов наблюдал за набитым депутатами залом. Я помню, как он шептал мне:
— Смотри, как много собралось!..
Посидев час-другой, ушел, сославшись на то, что ему надо передавать информацию. Он все видел воочию. Видел, что в зале сидят не менее 700—800 депутатов. Через полчаса после его ухода начался перерыв. Российский канал передавал информацию: «Группа прежних депутатов, — а их число, судя по информации из надежных источников, не более 125—135 человек, — собралась в здании Верховного Совета и делает вид, что открывает съезд...»
На другой день мы опять встретились с обладателем «надежной информации». Я спокойно спросил его:
— Почему вы говорите эту ложь, Олег?
Он вздрогнул, в глазах появился испуг.
— У нас работа такая, — сказал он, не найдя других слов.
Правильный ответ. Конечно, у них работа такая. Если говорить по-другому, можно лишиться места, машины и других жизненных благ. Да, журналист не свободен, по-настоящему не свободен в нашем обществе. И не много таких, кто даже в экстремальных условиях остается свободным и борется. Но они имеются. Были такие и у Белого дома.
Несмотря на откровенную ложь телевидения, радио и газет, съезд открылся. Несмотря на то, что не доходили телеграммы, адресованные депутатам, что им чинили препятствия на местах, а в некоторых областях даже арестовывали, чтобы они не смогли выехать в Москву. Несмотря на все это, кворум для открытия съезда был. Что касается нас, татарстанских депутатов, нам препятствий с выездом не чинили. И вообще у нас в Татарстане не было такого, чтобы местные власти косо смотрели на избранных отсюда депутатов. Зато были случаи, когда избранников народа просто не замечали. Впрочем, они имеются и поныне.
Я не ставлю себе целью рассказывать подробно об этом съезде, который собрался в чрезвычайных условиях, принятых на нем документах, о прозвучавших на нем горячих выступлениях. Об этом писалось и говорилось много. В Москве уже успели выпустить об этом книги.
Я делюсь здесь только своими личными впечатлениями. Потому что впечатления эти и наблюдения интересны даже для меня самого. Нелегкое дело — дать оценку тогдашним московским событиям. А те, кто сегодня пытаются обнаружить собственное мнение или суждение — хотят они этого или не хотят, — комментируют их с точки зрения своих политических взглядов. Очень трудно быть объективным. Впрочем, с этой точки зрения мое положение немного легче.
Я — татарский писатель. Нас нельзя обвинить в том, что мы — «красно-коричневые». Мы можем оказаться лишь жертвами какой-либо организованной силы, если таковая у нас имеется. Говорили, что в парламентском доме собрались «русские шовинисты». Возможно, были и такие. И я их понимаю, разделяю их тревогу. А с какой это стати русский человек должен быть равнодушным к судьбе своего народа, к судьбе единственной своей Родины. Но разве можно обвинить в великодержавном шовинизме, скажем, дочь якутского народа, профессора-экономиста Зою Корнилову; чувашина, космонавта Андрияна Николаева; прославленного работника сельского хозяйства из республики Мари Эл Геннадия Петухова; ногайца, религиозного деятеля Мурата Заргишеева; знаменитого врача, представителя малочисленного народа чукча Майи Эттырынтыну; единственного народного писателя эвенов (не путать с эвенками), пишущего на родном языке, Андрея Кривошапкина и десятки других — тех, кто до последнего часа защищал здание Верховного Совета?!
А еще писали: «Коммунисты держатся за свои ускользающие из рук привилегии». Это, наверное, тот случай, когда говорят: «На воре шапка горит». Народные избранники, работавшие в ответственных партийных органах, давно управляют «демократическим» государством. В первый же год они разбежались, найдя себе «теплые» местечки.
На депутатов, осмелившихся забыть свои личные интересы, защищать дух парламентаризма, навесили невесть какие ярлыки.
Действительно, мне-то, мне-то что надо было делать среди депутатов «шовинистов-коммунистов»?!
Я никогда не желал и не желаю сейчас возвращения атмосферы и порядков, царивших в стране до 1985 года. А ведь, что скрывать, была заражена такой целью некоторая часть депутатов, которые днем и ночью громко выступали в Белом доме и на площади перед этим зданием.
Я не могу встать в один ряд с теми, кто носится с портретом Сталина. Сколько натерпелись от этого фанатика народы Советского Союза. Многое пришлось испытать прежде всего русскому народу, исключений никому не делали. В числе других натерпелся и мой народ, татарская интеллигенция и мой родной язык. У нас больше нет сил, пришествие «второго Сталина» мы не переживем.
Было много таких, кто остался без работы и хлеба. Многие из них вышли в те дни на улицы Москвы. А я не был тогда ни безработным, ни голодным. Раз так, что же объединяет меня с этими людьми?! Что я там оставил, среди упрямых российских депутатов? Как говорили мне мои казанские «советчики»: что потерял ты, татарский писатель, там, среди парламентариев иностранного государства?
Я не смог уйти. У меня и в мыслях не было покинуть коллег, коллег-соотечественников, истинных сынов и дочерей России. Я горжусь по сей день, что судьба меня свела и испытала вместе с Анатолием Грешневиковым, Сергеем Бабуриным, Владимиром Исаковым, Валентиной Озеровой, Любовью Росбитовой, Лидией Шиповаловой, Никой Солодяновой, Владимиром Махановым, Владимиром Морокиным, Валерием Хайрюзовым и сотнями других настоящих патриотов нашей Родины. Если бы бросил, то с этого дня подверг бы себя жесточайшему наказанию — не смог бы взять в руки перо.
— И чего же ты добился? — спросите вы.
Ничего не добился. Может быть, потерял. Но душа у меня спокойна. Никто никогда не скажет: «Среди депутатов, предавших парламент, был татарский писатель».
Из 600 тысяч избирателей моего округа ни один не сказал: «Мы тебя отзовем, брось Москву. Теперь нет нужды в татарстанских депутатах». Насколько я знаю, депутата избирают не для того, чтобы он ел черную икру в кремлевском буфете. Он должен уметь забыть свои личные интересы, достойно перенести трудности.
Мне передали, что 22—23 сентября заместитель руководителя аппарата Президента Сергей Красавченко несколько раз звонил и спрашивал меня. Это московский интеллигент, хорошо знающий мир литературы и искусства. Только недавно он ушел из парламента. Я потянулся было к телефонному аппарату, но оказалось, что кремлевская АТС-1 отключена. Перестала «дышать» и АТС-2. А связь ВЧ была отключена еще раньше. «Сами просят позвонить, и сами же отключают связь», — подумал я и решил не связываться по городской линии, не мучиться, уговаривая секретарей... В этот день связаться с Сергеем Николаевичем так и не удалось.
Но меня все равно разыскали. Приглашали первым заместителем министра в одно из важных министерств.
— Я подумаю, — сказал я.
— Мы ждем от вас ответа в течение суток, — сказал выходивший на связь. Это был бывший депутат. Сейчас он занимает важный пост во властных структурах.
Такое предложение, конечно, было сделано не только мне. Выходили на многих членов Верховного Совета. И многие не устояли перед заманчивым предложением и ушли. Разумеется, это делалось не потому, что мы незаменимые кадры, а с целью развалить изнутри Верховный Совет. Среди депутатов даже распространили анкету с вопросом: «Где бы вы желали работать?» Желание заполнивших такую анкету, как правило, удовлетворялось. В некоторые министерства за один день были назначены по четыре-пять заместителей.
Кто и кем был обманут, кто кого обманул — сказать трудно. И все же тех, кто ушел из Верховного Совета, позарившись на высокие должности, можно было пересчитать по пальцам.
Еще через день принесли телеграмму, содержащую требование к татарстанским депутатам выехать в Казань. Но то была неофициальная телеграмма, и я даже не помню сейчас, кто ее отправил.
Была телеграмма, адресованная и лично мне. Приглашали срочно приехать в Казань и отвечать по республиканскому радио на многочисленные вопросы избирателей. Но в руководстве республиканского радиокомитета об отправлении в мой адрес такой телеграммы никто и не знал.
Не могу не упомянуть еще одну весьма загадочную встречу с бывшим коллегой по Верховному Совету, уже к тому времени удачно примкнувшим к ельцинско-гайдаровской команде. Его звали Сергей. Он довольно известный человек, сегодня занимает высокий пост. Отчество и фамилию пока оставлю загадкой для историков. Вообще-то среди предавших Российский парламент Сергеев было достаточно много.
Он меня просил в назначенное время выйти как можно ближе к гостинице «Мир». И что там он сам встретит.
До гостиницы «Мир» я не мог дойти, если бы даже и дошел, обратно уже не выпустили бы. Тут еще была запланирована и такая хитрость. Я вовремя остановился и минут пять ждал. Сергея нет. Повернулся обратно и хотел удрать. И вдруг меня останавливают, обращаясь по имени и отчеству.
— Привет...
— Привет, Игорь. Что ты тут делаешь? — оживился я, радуясь этой неожиданной встрече с Игорем Шабдрасуловым, который в последнее время в качестве консультанта помогал мне и нашей комиссии в законотворчестве. — Какими судьбами?
— Вот такими, — ответил он, впервые передо мной приняв важный вид. — Вас ждут вот в том автобусе.
Да, автобус этот уже несколько дней стоял на данной территории. Вот, оказывается, для каких целей он служит. Там и сидел дослужившийся до весьма важной должности мой бывший коллега и приятель Сергей. Все остальные, кто был в автобусе, временно нас покинули. Мы могли беседовать с глазу на глаз.
— Ну и как там? — спросил он весьма раздраженно, кивнув головой в сторону здания Верховного Совета.
— Прекрасно, — ответил я, почувствовав его неискренность.
— Там сидеть нет смысла. А для тебя вдвойне.
— Я ничем от других не отличаюсь.
— Ну как не отличаешься, ты из республики, руководство которой не поддерживает данный бунт.
— Во-первых, не бунт... А во-вторых, свой приезд я согласовал с ним. Все в порядке.
— Ты как думаешь, с кем легче будет вам реализовать провозглашенный суверенитет? С этими или с нами?
— Давайте, Сергей, будем говорить откровенно, вас же тоже направили сюда не суверенитеты раздавать.
— Давайте откровенно, — поморщился он, стиснув зубы. — Мы предлагаем тебе должности замминистра в двух министерствах — культуры и национальностей. — Выбирай. А если уведешь оттуда свою комиссию и всех своих земляков, то сможем подыскать и более интересные варианты.
— Я сюда вышел не торговаться, — вскочил я с места. — Давайте прекратим этот разговор, он бессмысленный.
— Мое дело предложить, а ваше выбирать, — сказал он, глубоко вздохнув. И тоже встал. — А с этими ты зря связался, я тебе скажу.
— Сергей, — возмутился я. — Все-таки ты мне объясни толком. Кто это такие «эти»?
— Ну, пойми как можешь... Скажем, русские шовинисты. Они сегодня нас готовы сожрать, а если справятся, завтра же за вас возьмутся. Что, не так, что ли?
— Ну, допустим, — попытался я поддержать разговор. — Но я тебя все равно не понимаю, ты же русский человек. А разговариваешь как чужой, как человек, пришедший со стороны, вот что мне непонятно...
— Я вполне понятно и весьма определенно высказался, — обрезал он меня, обратившись по имени и отчеству. — Пора определиться.
— Я и не сомневался, выбор сделан.
— Ты... Ты... — засуетился Сергей, подбирая выражения. — Ты представитель национальной интеллигенции. И ты с ними, с этими... спившимися...
— Кого имете в виду?
— Этих, кем заполнена эта площадь, это здание... Это же люди, потерявшие всякую перспективу, уважение... и ориентацию в жизни.
— Вот насчет уважения вы ошибаетесь. Народ и регионы поддерживают Верховный Совет.
— Есть еще и мировое сообщество...
Окончательно разочаровавшись в собеседнике, я пошел на выход.
— Извини меня, сколько бы ни говорили, мы все равно общий язык не найдем, до свидания.
— А может быть, и прощай, — подчеркнул он. — С этой нечистью будет покончено, запомни. И еще раз повторяю, среди этих шовинистов, красно-коричневых и консерваторов, тебе там делать нечего.
— Вы, Сергей, не любите свою Роодину, вы не любите Россию, свой народ, — вырвалось у меня.
Если откровенно признаться, мне стало противно и тошно. Видимо, от сильного волнения я не нашелся сказать ему еще что-то похлеще, не смог вовремя вспомнить и подобрать подходящие к тому моменту слова на русском языке. А жаль, конечно...
А вот что касается выражений «красно-коричневые», «консерваторы» и «русские шовинисты» — мне так часто приходилось их слышать. Так называли всех тех, кто был верен России и СССР, кто любил свой народ, искренне переживал и страдал вместе с ним в те окаянные дни. Атака на патриотов нашей единой Родины шла массированная и широким фронтом. Особенно много суждено было пережить деятелям культуры и писателям. Помните, как вся демократическая печать, радио и телевидение клеймили позором, обзывая красно-коричневыми Ю. Бондарева, В. Белова, В. Распутина. Как они все это выдержали!.. Доставалось всем, кто был не на словах, а душою и делами вместе с многострадальным народом нашей единой Родины. Писатели и поэты — Сергей Михалков, Расул Гамзатов, Петр Проскурин, Мустай Карим, Михаил Алексеев, Егор Исаев, Арсений Ларионов, Валентин Сорокин и другие, ставшие при жизни легендой, жирными буквами были внесены в список консерваторов. Воинствующие демократы не жалели выражений и рубили сплеча.
Не ограничившись только личностями, пошли они на решительный бой и с творческими организациями, разлагая их как внутри, так и снаружи. Гайдар и Чубайс готовили и издавали одно за другим постановления о лишении законного имущества Союзов писателей России и СССР, последний из которых был преобразован на очередном съезде в Международное Сообщество Писательских Союзов (МСПС). Тех, кто ругал и поносил всё, они поддерживали, а патриотически настроенных писателей, не стесняясь, называли «врагами демократической России».
Мне после одной согласительной комиссии, не касающейся этой проблемы, в зале засаеданий Президиума Верховного Совета удалось с глазу на глаз поговорить с Гайдаром. Я просил его не обострять проблему вокруг имущества Союзов писателей.
— Писателей мы поддержим, — сказал он, белым платочком вытирая свой вечно потеющий лоб. — Но консерваторов нет.
— Егор Тимурович, не следует так разделять и тем более противопоставлять писателей ни по классовым, ни по национальным принципам. Умоляю вас, не делайте этого, не трогайте имущество писателей.
Гайдар спорить со мной не стал и как-то даже готов был согласиться. И в этот момент мимо проходил небезызвестный А. Чубайс. Он его окликнул.
— Анатолий Борисович, вот мы тут беседуем насчет имущества Союза писателей СССР. И Ринат Сафиевич меня убеждает, что...
Чубайс не дал ему договорить.
— Я все знаю. Мы с ним уже беседовали на эту тему, — сказал и отрезал он. — Эти красно-коричневые ни одного квадратного метра не получат. Вопрос этот решенный и обсуждению не подлежит.
Вступать в спор Чубайс не хотел, прошел дальше. А Гайдар безысходно развел руками:
— Вот видите, есть разные мнения.
И все-таки, расставаясь, видимо ради дипломатии, обещал разобраться.
Но не разобрался. Война, объявленная патриотически настроенным творческим союзам, продолжалась.
И все же нам удалось привлечь к этому вопросу внимание руководства Верховного Совета. При моем посредничестве была организована встреча Руслана Хасбулатова с группой писателей из МСПС во главе с Сергеем Михалковым. В эту группу, кого я помню, входили Ф. Чуев, А. Ларионов, Ш. Ниязи и Б. Можаев, с которым я буквально в эти дни возвратился из поездки в Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Лас-Вегас.
Сергей Владимирович Михалков перед руководством новой России поставил вопрос ребром.
— Нужны ли России писатели?
— Да, — ответили присутствующие в один голос.
— Если нужны, то помогите им выжить в эту трудную пору, когда сам черт не разберется, что вокруг творится, — сказал патриарх русской словесности. — Если помогать не хотите, тогда не мешайте нам. Не ссорьте писателя с писателем, не трогайте наше имущество, книжные издательства, дома творчества...
Он обстоятельно рассказал о ситуации, сложившейся вокруг здания МСПС, т. е. бывшего «Дома Ростовых» по улице Воровского (ныне Поварская, 52).
А Арсений Ларионов высказал свое возмущение по поводу бесконечных баталий, направленных на отнятие у писателей здания издательства «Советский писатель».
— Без издательства не будет книг, а без книги — нет и писателя, — подытожил он. — Вот потому всенародно признанные писатели, такие, как Ю. Бондарев, П. Проскурин, Е. Исаев. В. Сорокин, И. Машбаш и другие, своим телом готовы сегодня защищать писательское имущество. Как в годы Великой Отечественной...
— А кому это издательство мешает? — спросил Хасбулатов, приняв в себя очередную дозу табачного дыма.
— Оно не мешает, им здание наше приглянулось, — пояснил Арсений Васильевич. — С автоматами и в камуфляже уже пытались ворваться.
Свои возмущения по этому поводу высказали участвовавшие в этой встрече Сергей Бабурин, Владимир Исаков, Анатолий Грешневиков, Валерий Хайрюзов, Андрей Кривошапкин и другие депутаты, неравнодушные к судьбе отечественной литературы.
Хасбулатов тут же по телефону пытался связаться с Гайдаром, но того не оказался на месте. И он пообещал лично поговорить по этому поводу как с Ельциным, так и с Гайдаром.
Думаю, что он и в самом деле сдержал свое обещание. Возможно, и те, с кем он говорил, дали ему обещание остановить эти дикие средневековые выходки. Но проблема лишь усугублялась. В стране свирепствовала чуждая обществу людей стихия варваров под мудрым руководством воинствующих демократов, которым, сколько бы ни воровали, все не хватало, все было мало и имущества, и богатства, и крови.
В один прекрасный день ко мне подошел мой коллега, по Верховному Совету и по литературе, вышеупомянутый Валерий Хайрюзов. И возмущенно рассказал о том, что известного писателя, признанного классика русской и советской литературы Валентина Распутина выселяют из квартиры, где он с семьей проживал уже несколько последних лет. Эта квартира на Старо-Конюшенном переулке была ему выделена, когда писатель стал членом Президентского Совета союзного государства. А теперь союзного государства нет, вот и выселяйся куда хочешь, рассуждали воинствующие ребята.
Заявления писать, ходить с просьбами по инстанциям, В. Распутин не хотел, наотрез отказывался. Все равно бы не поддержали, так как он с Ю. Бондаревым находился среди первых в черном списке, составленном «гайдаровскими ребятами».
В голову пришла идея E-mail от имени постоянной комиссии и подписаться самому. И с этим письмом, отложив все свои срочные дела, пошел к руководству Верховного Совета. Пробился к Хасбулатову.
Руслан Имранович меня внимательно выслушал и несколько раз перечитал короткое письмо, обращенное ему. Он и так был взвинчен, письмо еще огоньку добавило.
— Безобразие, — сказал он, — эти б... не могут никак успокоиться, чего им не хватает. Лучших людей России, классиков стали ведь преследовать.
Потянулся было к белой трубке прямой связи, я его остановил, просил не торопиться.
— Руслан Имранович, вы опять Гайдару?
— Да... кому же еще?
— Не звоните, толку не будет. Поставьте лучше свою, и отправим письмо непосредственно к исполнителю.
Он согласился. Письмо направил управляющему делами Президента. В верхнем левом углу он написал буквально следующие слова: «Мы не должны уподобляться якобинцам. Хасбулатов».

Точно не помню, кто тогда работал на этой должности, Павел Павлович Бородин или кто-то другой, не важно. Важнее то, что мы хоть на этот раз не промахнулись. Вопрос был решен в пользу Валентина Распутина.