Взлететь бы мне птицей...

Глава 27

Приближалась осень 1956 года. В один из дней Лена спокойно сообщила Рафаэлю новость:
— Кажется, я забеременела… Что скажешь?
— Ур-ра! — вскочил Рафаэль. — Еще спрашиваешь?! Ты же знаешь, красавица моя, теперь я готов носить тебя на руках.
— Согласна. Если будешь носить все девять месяцев, — улыбнулась жена.
— После девяти месяцев готов носить еще девять месяцев.
— После родов обычно женщины поправляются. Что будешь делать, если не сможешь поднять? А вдруг я потолстею…
— Я да не смогу! — и тут же, схватив, высоко поднял любимую. Не зная, что делать от радости, начал крутить ее вокруг себя. — Сын нужен, сын, красавица моя…
— Чу, пусти, закружишь сыну голову, — проговорила Лена.
— Нет, красавица моя, у моего сына не должна кружиться голова от такого пустяка. Ему предстоит быть летчиком, как его отец. А может быть, даже космонавтом…
Лена задумалась: задать ему вопрос, который давно крутился на кончике языка? И решилась:
— Ребенок еще не родился. А ты уже сажаешь его в самолет. А вдруг опять девочка?
— Знаю — мальчик, — отрезал Рафаэль. — Я его видел во сне еще до твоего сообщения.
С этого дня Рафаэль начал готовиться к встрече сына.
Вскоре он принес домой два ковра — на обе стены. Не то чтобы ковер, какой то палас найти или купить невозможно было в те годы. О ковре только мечтать могли простые советские труженики. Потому что ковер — большой дефицит.
— По какому это случаю?— Был первый вопрос жены.
— Чтобы сыну было тепло.
— Где ты их достал, даже не один, а целых два? — удивилась Лена. Она давно мечтала о ковре.
— Нашел, — гордо заявил он. И тут же признался: — Спекулянты привезли из Кинели. Взял, хоть цена была двойная. А вдруг мальчик, как родится, спросит: где же ваши теплые ковры?
— Взял бы один, раз так дорого…
— Красавица моя, сколько раз можно повторять, мы же договорились: в год по мальчику. А если спекулянта посадят, когда родится второй, где мне еще искать? — продолжал шутить он.
— Мечтатель ты, Рафаэль, романтик, — прижалась Лена к мужу. — Говорят же, коль кукушка прокукует заранее — у нее заболит голова. Ты уж так не спеши, ладно?!
— Во-первых, я не спешу. Просто хочу задержать свою уходящую молодость. Ведь те, что моложе нас, растят по два-три ребенка, Лена. Во-вторых, мечта, если немного изменить слова Хади Такташа, — хорошая штука. Но каждое сердце ее обновляет… А в-третьих, народ о таких мечтателях, как я, говорит более красиво — «Не купленная лошадь, не рожденный жеребенок: не садись, сынок, сломаешь поясницу».
— Верно, очень глубокий смысл и уместные слова, — произнесла Лена, повторив их про себя.
…Сходив в деревню Бобровка, Рафаэль накупил много огурцов и помидоров. Они засолили их на зиму, настала очередь капусты. Капусту засолили в большой деревянной кадке.
На вопрос: «Зачем так много?» — у Рафаэля готов ответ.
— Не забывай, красавица моя, нас теперь не трое, а четверо. Да к тому же появление мальчика придется обмыть со всей эскадрильей и друзьями. Пусть закуски будет много.
Вот так Рафаэль носился окрыленный своими домашними радостями и с большим энтузиазмом готовился к предстоящим дням. Каждый день что-то новое придумывал он, каждый день что-то делал или готовил, его оптимизму не было предела. И вдруг в один из прекрасных вечеров вернулся он с работы морально подавленным и угасшим. Жена сразу заметила это.
— Что случилось? У тебя, что на работе какая-то неприятность? — спросила она.
— Да ничего, просто так, — хотел отделаться Рафаэль. Он не любил служебные проблемы и неполадки приносить в дом. Но, увидев тревогу Лены, вынужден был объяснить: — Мне обещают повышение.
— Повышение… Да это же здорово! Радоваться надо, а ты по какому случаю расстроился?
— Надо бы, — задумчиво произнес он, не зная, как объяснить ей свою озабоченность. — Вышел приказ о переводе в полк Прищепы — с повышением.
— И ты согласился?
— Отказался бы, красавица моя. Но приказы, сама знаешь, не обсуждаются, а только выполняются. Я — офицер.
— А ваш командир, что думает полковник Костюченко?
— И его не спросили. Он, конечно, не хочет отпускать меня.
— Есть же, наверно, какая-то серьезная причина? Почему именно тебя решили перевести?
— Говорю же: первая причина — меня собираются повысить в качестве заместителя командира эскадрильи. Во-вторых, в полку у Костюченко много квалифицированных пилотов. Он умеет находить их и воспитывать. А у Прищепы нехватка кадров. Много погибло, многие ушли. Тогда после катапультирования Жору отправили в стройбат. Прищепа его не защитил, не одно слово не сказал в его пользу. А ведь Жора был отличный пилот и замечательный человек. Такие вот Прищепе почему-то не подходят, не нравятся они ему.
— Не унывай, Рафаэль. Лишь бы к добру все это было. Может быть, еще и перестанет к тебе по всякому поводу цепляться, — пыталась она успокоить мужа. Что она еще могла ему сказать…
— Не по душе мне этот человек. Ведь так хорошо шли дела. А какие у меня командиры, какие замечательные коллеги — один лучше другого! Тяжело с ними расставаться.
— Не переживай, Рафаэль, все уладится. Вот увидишь, все будет хорошо. Ведь не куда-то в другие дальние края посылают, а здесь остаемся, рядом со всеми нашими друзьми.
— Так то оно так…— задумался он про себя и замолчал.
Рафаэль больше не заговаривал о своем переводе. Но было видно, нелегко давался ему этот переход.
А со временем, видимо, на новом месте стало ему еще тяжелее и порою просто невыносимо. Командир полка без всякого повода и причин постоянно придирался к нему. Увидев это, естественно, и другие командиры, которые пониже рангом, пели под его дудку. Если в полку Костюченко Рафаэль летал на самых новых Миг-19, то здесь — на старом Миг-17, а порой сажали даже на Миг-15, который к тому времени уже официально был изъят из авиации. Короче, Прищепа оказался мелким, злобным и желчным человеком. Каких только способов не изыскивал он, чтобы всячески унизить Рафаэля или вывести его из себя. А офицеру, младшему по званию, ничего не оставалось, кроме как подчиняться и молча выполнять приказы командира. У старшего лейтенанта не было права оспаривать приказы вышестоящего начальства.
— Как хорошо, что вы у меня есть, — говорил он, возвращаясь со службы усталым и в плохом настроении. Дома он все время искал повод для веселья, шутил с женой, играл с дочкой. Таким образом сам себя успокаивал и хоть на время забывал о служебных неприятностях. Во всяком случае, стремился к этому.
Первое слово, произнесенное дочерью, было «папа». Видел бы кто радость Рафаэля. Если кто из знакомых заходил к ним или встречался на улице, он рассказывал об этом как о большом событии.
— Ведь говорят, что девочки очень привязываются к отцу, смотри-ка, и верно, — говорила Лена, чтобы приободрить его. — Она с утра до вечера только и ждет твоего возвращения с работы. Когда тебя нет дома, все время скучает по тебе.
— Хочешь сказать — если родится мальчик, то не полюбит меня?
— Конечно же он в первую очередь маму будет любить. Если повезет — и тебя полюбит, — шуткой на шутку отвечала она.
— Верно говоришь, красавица моя, тебя невозможно не любить. Мы все втроем одинаково и безумно любим тебя, запомни это раз и навсегда. Ты же наша ненаглядная мамочка.
— «Втроем»… Кто же третий? — спросила Лена.
А Рафаэль и выдал:
— Сын наш тебя, наверно, любит по-особому. Ведь он еще не видел отца и сестру. А тебя он знает, он же день и ночь с тобой.
— Ну и фантазер же ты, Рафаэль. Чего только не наговоришь, чего только не навыдумываешь. С тобой не соскучишься!
— А почему со мной должно быть скучно, так ведь, доченька, так ведь, моя Гузаль.… А ну-ка, доченька, скажи еще раз «папа». Скажи, кто я… Папа, папа твой, так ведь…
— Папа, — улыбнулась дочка. И от радости захлопала в ладоши, задрыгала ногами.
Он сел на табурет прямо у колыбельки и громко заиграл на мандолине. В последнее время он почти не притрагивался к инструменту, не пел. А тут вдруг с таким энтузиазмом взялся:

                              Соловей ты мой,
Соловей, не улетай!
Крыльев ты не напрягай.
Край родной не покидай:
Где родился, вырастай.

                               Удержать тебя хочу,
Приласкать тебя хочу,
Улетишь, а я останусь,
Песенки твои учу.

— О-о-о-ой, Рафаэль, какая чудесная песня! Сам, что ли, сочинил? — восхитилась Лена, застыв у печи.
— В деревне кто-то, проходя по улице, пел, подыгрывая себе на гармошке. Впервые там и услышал. Какие слова и какая мелодия… Только вот не все слова запомнились, жаль, поющий быстро отдалился от нашего дома.
— Ты прав, Рафаэль, и в самом деле мелодия такая напевная.… А слова, слова — разрывают душу. Спой еще разочек!
— Я ведь уже пел, — подражая деревенским гармонистам, закапризничал он.
— Первый раз ты пел для Гузаль. Теперь спой для меня.
Он, копируя деревенских самодеятельных конферансье, вскинул голову, играя губами, громко объявил:
— Песню, которую исполнили для нашей дочери Гузаль, повторяем для красавицы моей Лены. На мандолине играет Рафаэль Смаков. Поет, естественно, он же.

                               Соловей ты мой,
Соловей, не улетай!
Крыльев ты не напрягай…

И в этот момент кто-то постучал в дверь. Рафаэль умолк. Он подумал, что кому-то помешало его громкое пение. Нет… Это оказался почтальон. Он принес телеграмму. «Оте-е-ец…»

…Холодным октябрьским днем, когда с утра до вечера шел дождь со снегом, в Новом Актау проводили в последний путь учителя Миргалима-абый. Казалось, что печаль его детей, родных, учеников, в разные годы учившихся у него, односельчан разделяет и оплакивает сама природа. Куда ни глянь — по колено грязь и болото. Небо скрыто под черными тучами, словно не только деревенская улица, а весь мир заболочен. А кладбище все покрыто зеленой травой, будто бархатным ковром. Березы, высаженные рядами, украшают его, на могилах выросли одинокие ели, рябины и клены…
«Пусть тяжелый песок будет тебе легким пухом», — произнесли односельчане один за другим. Самые последние, и самые святые пожелания высказали они усопшему...

Наверно, для человека нет большего счастья, чем здоровье его родителей. А когда их теряешь, то кажется, что мир опустел! Рафаэль вернулся к любимой жене наполовину сиротой, как и она. Теперь у обоих остались только одинокие мамы.