Взлететь бы мне птицей...

Глава 8

В Новый Актау прибыл летчик-истребитель — эта новость тут же растеклась из дома в дом, а затем по соседним деревням и дошла до райцентра. В жгучий декабрьский мороз в шапке-ушанке набекрень, с инеем на густых черных волосах, с веселыми черными глазами, шел он, хрустя кожаными сапогами, по деревне, девушки, завидев высокого лейтенанта с приветливым лицом, обомлев, провожали его взглядом. А взрослые мужики останавливались и здоровались за руку. И тут же начинали смеяться, видно, лейтенант к месту сказал что-то веселое. А дядьки, которые возили сено на ферму, останавливали лошадь и спускались с телеги, только потому, чтобы поприветствовать летчика-испытателя. Тетушки с коромыслами тоже задерживались и по-свойски похлопывали его по спине. А мальчишки гурьбой ходили за летчиком повсюду. Ринат — их сверстник — шел со старшим братом только рядом. Что, мол, ему холод? Он тоже поднял уши своей шапки, как брат, и сдвинул ее набекрень. Звездочку прикрепил к шапке, а на вороте бешмета красуется значок с самолетом, который бывает только у летчиков. Обувь, правда, не скрипит, ведь валенки, но зато он теперь широко шагает. Все сверстники завидовали ему, а если он даст померить шапку со звездой — тут же становились близкими друзьями. Старшеклассники, которые еще только вчера даже не замечали его, теперь норовят подружиться с ним. Они одолевали его вопросами.
— Твой брат на самолете прилетел? Скажи ему, чтобы в следующий раз прилетел на своем самолете.
— Конечно, прилетит, — важничал Ринат. — И в этот раз хотел прилететь, да в саду снег глубокий, он и раздумал. Он же не хочет утопить самолет в снегу...
А ребята ему:
— Ты в следующий раз предупреди, мы весь снег уберем в вашем саду.

Ведь недаром говорится: праздник тянет за собой праздник. Как раз в эти дни в деревню привезли кино. Второй раз за последние полгода. Первый раз привозили месяца два тому назад. В тот раз на афише написали: «Кина пра любовь», а в этот раз «Кина пра войну». Какое там название, самое главное, про что!.. На «Пра любовь» школьников не пустили, там, оказывается, парень с девушкой обнимались, даже чуть не поцеловались один раз. Об этом рассказывали обомлевшие мальчишки, которым удалось подсмотреть, оконная занавеска не до конца была натянута. А на «Пра войну» пустили всех. Поэтому Рафаэль взял с собой Тамару и Рината. Брат купил билеты, вынув из кармана хрустящие бумажные деньги.
Плохо только то, что кино на русском языке. А в деревне лишь один человек знает русский язык. «Пра любовь» с грехом пополам переводил Хибрай-агай, стоя прямо у экрана. Зал битком набит. Но начинать сеанс не спешили, ждали Хибрая-агай. Он, конечно же, важничал, специально чуть с опозданием пришел в деревенский клуб. Возможно, и летчик Рафаэль понимал по-русски, но никто не осмелился беспокоить его. Хибрая-агай мальчишки встретили криком «Ур-ра!», а взрослые захлопали в ладоши.
До войны Хибрай-агай кончил в Уфе курсы трактористов. Он был на фронте, и осколком снаряда снесло ему полщеки. Вот он и разговаривал, скривив рот в одну сторону. Озорные мальчишки кривили рот, наподобие Хибрая-агай, мол, говорим по-русски.
В кино есть одна хорошая черта: фашисты никогда не попадают в цель — стреляют мимо. А советские солдаты одной пулей укладывают двух-трех фрицев. Поэтому, когда наши побеждали, зал содрогался от крика «Ур-ра». Молчал один Хибрай-агай почему-то. Когда наши шли в атаку, ребята во всю веселились, радостно вскакивали с мест и бросали шапки в потолок, а те, кто сидел в первых рядах, начинали по полу кувыркаться.
К их возвращению из кино мама испекла бэлэш9.  Отец тоже сел с ребятами за стол. Жизнь в сырых и нетопленых бараках, работа по две смены на танковом заводе сделали свое дело — совсем подорвали здоровье Миргалима-абый. И все же он ожил с приездом сына, с которым не виделся долгие годы.
Тайком от ребят отец со старшим сыном перед бэлэшем выпили по ковшику медовухи. Просидели они почти до рассвета, рассказывали друг другу о пережитом. Маленький Ринат, притворившись спящим, лежа за занавеской, внимательно слушал их разговор. Отец больше расспрашивал, Рафаэль отвечал. Он тоже, оказывается, многое пережил. Рассказывал о своем участии в вооруженных столкновениях в Румынии, о ненависти местного населения к советским солдатам. Временами он почему-то переходил на шепот. Потом заговорили о каком-то «Усатом», даже слегка поспорили.
— Сколько невинного народа загубил. Сослал в ссылку, посадил, — с болью говорил отец. — Во всем виноват не кто иной, а только этот «Усатый».
Рафаэль местами вынужден был согласиться, но все же вроде пытался оправдывать и защищать этого самого «Усатого».
— Он трудился для победы, не жалея себя. Наверно, были у него и недостатки, отец, но он старается для Родины. Не будем винить его одного. Разве он мог везде поспеть?
Отец долго молчал, видимо, тяжело было у него на душе, даже закашлялся, задыхаясь.
— Давай, сынок, поговорим лучше о наших делах, — вновь начал отец. — Нет дня, чтобы мы не вспоминали тебя. Конечно, мы радуемся твоим успехам. Но немало и огорчений...
— Отец, совсем не хочу огорчать вас, — прервал его Рафаэль. — У меня есть любимая работа, я не голоден, не гол, не огорчайтесь из-за меня. Вот скоро начну помогать и вам, сколько смогу.
— Эх, сынок, — опять закашлялся, задыхаясь, Миргалим-абый.
Тут и мать вмешалась в разговор.
— Верно говорят, сынок. Думы матери о ребенке, думы ребенка — в степи. Вы, как птенцы, не успев опериться, улетаете один за другим. До сих пор стоит перед глазами: дождливое осеннее утро, скользкая грязь, а ты уходишь от нас. Все думала: вот вернется, вот вернется — ждала. Жду писем, если кто пойдет по улице, бегу к окну — не почтальон ли. А когда из этой земли, которая зовется Румынией, перестали приходить письма, чего только я не передумала... Говорили, что там до сих пор война продолжается…
— Писать не разрешали, мама. Понимаю, все понимаю...
— Но мы-то ничего не знали. Черное горе окутало нас.
— Вот приехал же... Живой и здоровый!
— Оно-то так, но считаные дни проходят быстро, опять грозишься уехать. Дома нет Нура и Рима.
— Но ведь Тамара выросла. А Ринат — и то вон какой парень!
— И они, сынок, тоже мечтают: вырасти и в иные края податься. Не думали мы, что на старости одни останемся.
— Не огорчайся так, мама, — Рафаэль встал и подошел к матери, которая возилась у печи, что-то готовя, и погладил ее по спине.
Совсем расстроилась Хафаза-апай, кончиком головного платка стала вытирать глаза.
— Ладно, хватит. Не время нюни распускать, — произнес отец и придвинул свой стул поближе к сыну. — Вот что хотел сказать тебе, сынок. Годы идут, настала пора и о семье задуматься.
Рафаэль сделал вид, что не понял, и хотел перевести разговор. Но не удалось. На вопрос отца он хотел ответить достойно.
— Спасибо, отец, я и сам знаю, что пора... Но... — запнулся он, — скажу так: раньше не было повода, теперь нет выхода... Женитьба, семья — это очень ответственно.
— Правильно, сынок, — живо поддержал отец. — Верно говоришь — на первой встречной нельзя жениться. Наше желание одно: чтобы она была наш человек, дочь хороших родителей. Только такая станет преданной женой и хорошей матерью твоих детей.
— И я так думаю, отец.
Отец некоторое время смотрел на сына. Испытующе глядел. И неторопливо продолжил:
— К нам не сможешь часто наведываться. Может быть, сынок, сосватать кого из нашей деревни или поищем из соседних деревень?
Рафаэль вздрогнул.
— Нет, отец. Я — офицер Советской армии. Забудь слово «сосватать». Женюсь на девушке, которую полюблю.
— Очень хорошо. Только вот успеешь ли полюбить сам, и чтобы тебя полюбили... Времени у тебя на это очень мало.
— Не горит же. Встречу — вон девушки подрастают, — и он улыбнулся. — Давай, отец, поговорим о чем-нибудь приятном.
— О чем же еще говорить, — вздохнул Миргалим-абый. — Наше солнце катится к закату. И до горизонта недалеко...
— Нет, отец, не об этом. Мы еще поживем припеваючи, — успокаивал его Рафаэль.
— Если суждено, сынок…
— Да, если Бог пожелает, поживем, поживем, отец. Ты только не грусти, не думай о болезни. Мама своими целебными травами и лесными ягодами поставит тебя на ноги, вот увидишь.
— Ладно, сынок. Мы свое пожили, будет то, что суждено.
— А как дела в деревне? — повернул Рафаэль разговор на другое русло.
— О деревне не вспоминай, сынок. А то опять придется жаловаться, грустить и печалиться.
— А ты говори без печали, отец. Не все, наверно, плохо.
— Не хочу печалиться, а приходится. Сейчас нет человека, который бы думал о деревне, о ее людях. Больше половины ушедших на фронт не вернулись. А кто вернулся, то без руки, без ноги. Трудно найти здорового мужика. Вся работа, вся забота — на плечах женщин и вдов. Вначале обобрали народ, мол, колхоз создаем. Во время войны жили впроголодь. Все старались во имя победы. Вот и война кончилась. А жить народу не дают. Куда ни глянь — ищут врагов, безо всякой причины арестовывают и... в Сибирь. Не считаются с собственностью человека, забирают единственного теленка, последнего гуся. Зерно, взращенное им, не принадлежит ему. Он не хозяин своей скотине, которую выхолил — куда идет этот мир, до каких пор можно унижать все тот же деревенский люд?! Хоть и нельзя упоминать имя, но молчать нельзя. Все плохое идет от этого самого «Усатого». Деревню, сынок, уничтожают окончательно. Вместе с деревней не идет ли к уничтожению народ и страна?.. Устрашая ружьем и битьем, тюрьмой и ссылкой, нельзя осчастливить людей. Вот что печалит меня, сынок. Мы уходим — наша песня спета. Но вам ведь надо жить, дети...
— Да, отец, есть о чем печалиться, — вздохнул Рафаэль. — Но ведь и стране нелегко. Со всех сторон окружают враги. Империалисты только и ждут момента. Нам нельзя быть мягкотелыми, отец. Все. На сегодня хватит печали.
Они поднялись с мест. Отец лег за занавеской на свою мягкую постель. Рафаэль вышел во двор и долго стоял там. Он приехал, соскучившись не только по родителям, но и по своей деревне, по ее лесам и лугам, короче, по всему, что здесь осталось — по детству. Мечтал о встрече с друзьями — Нуруллой и Фарвазом, но их нет в деревне. Даже нет одноклассников. А ведь прошло всего семь лет, и за это время, можно сказать, земля перевернулась. Многие остались лежать на полях сражений, а живые рассеялись в поисках счастья в самые разные стороны.
Он оглядел свой двор. Вон чурбан у дровяного сарая, а там старая арба — все видел словно впервые, долго смотрел на все. Полюбовался на березы, ветки которых шелестели под ветром. С особым любопытством и долго наблюдал, как со ската крыши лабаза,  непрерывно слетает снежная пыль. Долго смотрел на звезды. Когда-то в детстве, бывало, он забывал о сне, глядя на эту голубую даль. Ну вот, наконец, его мечта осуществилась. Хватит ли у него смелости считать себя несчастным. Он достиг своей цели — он летчик-истребитель своей Родины — Советского Союза. Простой подросток, который ушел из родной деревни со старой котомкой — вернулся с лейтенантскими погонами, разве может быть он недовольным? Кто поверит ему?! Разве это не счастье?.. Конечно же счастье!
Но слова отца, произнесенные с болью, не забывались. Видел же он его лицо, изборожденное глубокими морщинами — отпечаток скорбей и переживаний. Почему этот мир так жесток? Отец всю жизнь учил детей преданно любить свою родину. А что же он взамен получил, чем за это отблагодарила его родина?.. Почему он так недоволен жизнью, так что же его заставило говорить такие горькие слова? Он мучился, но не мог понять. Ведь природа его родной деревни так же красива, как и в его детстве. Эта зимняя ночь окутана какой-то тихой, сказочной тайной. А в душе нет покоя. В уголке сердца угнездилось какое-то недовольство. И оно трепетало, как пчела, случайно залетевшая в форточку, носилась по дому и, не находя выхода, билась без устали в окно. И нельзя выгнать или убежать...