Взлететь бы мне птицей...

Глава 2

Новый Актау — не совсем обычная деревня. Татарских деревень, расположенных в объятиях леса, мало в мире. Возможно, эта — самая красивая из них. Она не очень большая — всего одна улица. Однако тянется версты на полторы. Обычно середину деревенской улицы пересекает пыльная улочка, а в Новом Актау совсем не так. Тут, представьте себе, посреди улицы протекает речка с холодной водой и с ключом. Речку назвали Идэш. Идэш... Одно название чего стоит, а... какое теплое и душевное слово. Я еще не встречал человека, который бы точно знал, как оно возникло и что означает. И все же оно становится каким-то близким, запоминающимся. В таких случаях говорят: название соответствует содержанию. Идэш — ойдэш (домовитый), илдэш (земляк), иптэш (товарищ, друг). Теплоту многих других святых понятий вобрало оно в себя. Летом на берегу этой речушки плещутся утки и гуси. Их так много, что кажется, взмахни они ненароком все разом крыльями, то не только речка, дома и люди, даже сам Новый Актау взлетят в небо. Есть у Нового Актау Богом данный лес. В лесу бьет родник, кудрявые березки и могучие дубы, есть и круглые озера, словно созданные для того, чтобы вязы и осокори, глядясь в них, прихорашивались. Вроде и этого мало — вдоль всей улицы растут еще черемуха и рябина. На вопрос, мол, где находится рай, готов ответ: в нашем Новом Актау.
Деревня находится вдали от больших дорог, сюда без повода никто не заявится, даже заблудившись. Есть огороженные места для птицы, скота и пчел. В лесу водятся волки, лисы, рысь. Прежде нередко встречались медведи, забредшие с Урала. А степные зайцы чувствуют здесь себя хозяевами. Везешь ли сено, едешь ли в лес за дровами, куда ни глянь, они, навострив уши, прислушиваются к пению сельчан. А если ненароком кинешь палку в копну или скирду, то жди: оттуда обязательно выскочит пара зайцев. А если захочешь сосчитать лесных и полевых птиц, то собьешься со счета. Стоит им запеть — забываешь обо всем на свете. От удивления разинешь рот и забудешь закрыть его.
Живя в объятиях такой красоты, люди не привыкли прохлаждаться. Для отдыха нет времени, вроде даже слова «отдых» нет в обиходе. Каждый от мала до велика с рассвета до темноты занят делом. Даже устав — не отдыхают, просто передохнут. Еду не превращают в долгую трапезу — говорят: утолил голод. Татарско-башкирские села на просторах Волги и Урала в этом ничем не отличаются от жителей Нового Актау.
И все же народ один раз в год проводит большой праздник. И еще как празднуют! Сейчас называют этот праздник Сабантуй. А вот во времена детства и отрочества Рафаэля называли его «Жыен», то есть «Сходка».
В день сходки вся деревня от мала до велика собиралась на красивой поляне у края деревни. Посреди майдана на высоком столбе висит вышитое разноцветными нитками полотенце. Это подарок самой молодой невестки села. Глянь-ка, как красиво его полощет прохладный ветерок. В сторонке начинают собираться лошади — значит, готовятся к скачкам. Ох, как похрапывают лошади, мотают головой, беспокойно перебирают ногами, передними копытами царапают зеленую траву. И в такое время нет счастливее человека, чем босоногий малец, сидящий на лошади. Ему кажется, что все смотрят на него, им только любуются. Не захочешь — так залюбуешься, молодых и резвых коней, выставленных на скачки, в деревне бывает немного. Смысла нет брать тяжеловозов и меринов, они при первом же подъеме остаются в хвосте. А на скакуна сажают не каждого: сыновей председателя, например, или бригадира, лесника и конюха. Таких мальцов, как Рафаэль и Фарваз, близко не подпустят. Да и Нурулла — сын простого колхозника. Зато они возглавляют толпу мальчишек, которые бегут за лошадьми, несущимися к урочищу Язсаз. Не успела осесть пыль после лошадей, как мальчишки уже примчались к березняку, что у края погоста. Отставшие на полдороге мальчишки пусть обижаются на себя, ведь самое интересное увидишь только здесь и сейчас. Ребята взобрались на деревья. И начали рассуждать: какая лошадь займет какое место.
— Если серая в яблоках прорвется вперед, будет первой...
— Буланая обгоняет ее, смотри, обгоняет.
С соседней березы кричит Нурулла:
— Ур-ра, племенной жеребец сбросил-таки сына председателя, вот здорово... и какой позор… Жеребец ускакал на целину Масай. — А сам громко хохочет, даже не боится, что председатель услышит.
— Буланая вышла вперед... — радостно закричал Рафаэль.
Буланая — кобыла лесника. На ней, конечно же, сидит Салим, их одноклассник. Хороший мальчик.
— Первым идет сын лесника, сын лесника, — подтвердил и Фарваз.
Когда лошади стали возвращаться, то ребята посыпались вниз, как желуди с дуба, и, размахивая фуражками, выкрикивая, что на ум взбредет, понеслись обратно к майдану.

Сказать, что главное на празднике — борьба, — не будет преувеличением. Вначале на майдан вышли пяти-шестилетние мальцы. На головах — тюбетейки, правая рука обмотана полотенцем. Это так только вначале, а когда борцы входят в азарт, тюбетейки оказываются на траве и отпадает надобность в полотенцах. Хватаются за ремни, вернее, за штаны. Сдаваться никто не хочет, в деревне ведь мальчишки все как один рождаются борцами. И все-таки кто-то побеждает, а кого-то побеждают. Победитель высоко задирает руку. И нос, конечно. А побежденный говорит: «Он подножку подставил» и, шмыгая носом, уходит с майдана.
Разве интересна борьба мальчишек? Их бои проходят быстро. Ждут выхода опытных, познавших все хитрости и тонкости борьбы, например таких, как Нурулла или Рафаэль. Так это или иначе, но, во всяком случае, мальчишки сами в этом нисколько не сомневаются.
Плохо только то, что на этот раз, наматывая на правую руку полотенце, первым вышел тот самый сын председателя. Мало того, что опозорился на скачках, потерял лошадь, еще и бороться хочет.
— Посмотрим, — сказал Нурулла голосом, напоминающим свист. И глянул на друзей: — Кто первый?
— Не знаю. Он кажется слишком толстым. Говорят, в последние дни съел целого барана, — пояснил Рафаэль. — Ладно, давайте я.
— Нет, — возразил Нурулла. — Ты позже, чтобы стать батыром. Я пойду первым. Не уложу, так хоть помучаю, чтобы вывалился съеденный баран.
— Пусть Нурый, — поддержал Фарваз. — Хоть силенок не ахти, но он верткий, хитрый, не задумается и подножку поставить.
Борцов много, но никто не хочет связываться с сыном председателя. За него заступятся, а нет, так он смошенничает. И Нурулла, недолго думая, решительный и рискованный он парень, плюнул в ладони и, потирая их, вышел на майдан.
— Осенний цыпленок, я ведь тебя одним мизинцем уложу, — прошептал ему на ухо сын председателя Алмаз. — Ты принес мешок, чтобы собрать свои косточки?
Нуруллу этим не возьмешь, не из робкого десятка.
— Уложит... Сначала уложи, потом дашь волю языку, — ответил он и, плюнув на ладонь, несколько раз обмотал полотенцем руку. — Смотри, свалишься больнее, чем с жеребца.
— Ребята, нечего бороться языками, на празднике нельзя злиться, — успокоил их Гийниятулла-агай4, руководивший борьбой. — Ну-ка, вначале подайте друг другу руки, поздоровайтесь.
У ребят, которые напоминали козлят, готовых бодаться, не было другого выхода, как подать друг другу руки. Гийниятулла-агай — строгий, он воевал в империалистическую войну, побывал в плену, если ослушаешься его — прогонит с майдана.
И все же Алмаз продолжал собачиться, когда повязал платком поясницу, то вонзил большой палец в пах Нуруллы.
— Ты что, убьешь ведь.
— Если не хочешь умирать, падай, а то крутишься тут под ногами.
— Эх, — выдохнул Нурулла и, со злостью собрав все силы, поднял Алмаза. Только хотел опрокинуть, как тот засунул ногу между колен. Попытка Нуруллы не удалась. Они вновь взялись за полотенца. И так крутил его Нурулла и этак — не поддается. Алмаз тоже не из слабаков, с тугим, как фаршированная курица, телом, здоровый мальчик. Хоть он весь взмок, но не собирается сдаваться. А Нурулла... Ему можно пересчитать ребра, они звенят, как меха гармони.
— Я же переломаю тебе ребра, падай, говорят тебе, — шептал запыхавшийся Алмаз.
— Как бы не так... переломаешь... Сам падай, если хочешь.
— Смотри на них — ишь, молодые петушки. Сейчас обоих выгоню, — строго посмотрел на них Гийниятулла-агай.
Мальчишки умолкли. То один пытается поднять, то другой... но результата нет.
— Парень, так не пойдет, давай немного отдохнем, — ослабил хватку Алмаз.
Устал и Нурулла. Решив воспользоваться моментом, развязав полотенце, выпрямился. Но поспешил. Алмаз, как раз ждавший этого, дал ему подножку и повалил.
Что делать? Навзничь упал Нурулла. А тот только и ждал этого.
— Победил, — крикнул он и поднял обе руки и начал прыгать и плясать на месте.
— Нет, друзья, нельзя подножку подставлять, это — татарская борьба. Не вышло... — раздались голоса зрителей.
— Сбросил его Алмаз, — произнес какой-то подхалим. Нашлись и те, кто поддержал его. Да и Гийниятулла-агай, вначале растерянно оглядывавшийся по сторонам, но, увидев, как азартно хлопает председатель, намек понял и вынужден был согласиться.
— Нечестно. Подножка была, — сказал Нурулла. Но разве его услышали.
— Иди, дружок, отдыхай. В будущем году, если суждено, будешь лучше бороться, — успокоил его руководитель борьбы.
В горле застрял ком. Но Нурулла, сжав зубы, стерпел, не заплакал. Он подошел к друзьям.
— Он обманул. Сказал: давай отдохнем. И сам подножку... подлый, — отряхивая пыль с одежды, он взглянул на Рафаэля. — Иди, друг, окуни-ка его. У него сил — ни грамма не осталось.
Рафаэль кивнул, мол, понял.
— Разве сын учителя тоже борется? — ехидно встретил его Алмаз.
— Попробуем.
— А ты принес мешок, чтобы косточки собрать?
— В колхозе мешков много, твой отец, наверно, припас тебе.
— Хватит, на язык не надейся, хочешь бороться — борись. — Алмаз оборвал разговор, который сам же затеял.
— Ну, парни, полотенца — на поясницу, — скомандовал Гийниятулла-агай, стоявший чуть в стороне.
Схватившись за полотенца, уперлись лбами, и Алмаз вновь заговорил. Видимо, это была его хитрость — заговорить противника.
— Ну, как: победить или сдаваться?
— Будет и победа, и поражение, — ответил Рафаэль.
— Ты, видно, считаешь себя сказочным богатырем Тан-батыр?
— Болтливым бесом тебя считают, — Рафаэль хорошо знал татарские сказки.
И тут же Алмаз попытался подножкой сбить Рафаэля. Он его крутил вправо, влево, но не смог обмануть. Хотел поднять — сил не хватило, здорово помучил его Нурулла. Рафаэль не спешил, не трудился особо, он ждал удобного момента. Алмаз же счел это слабостью, стал еще сильнее наседать. Пытался волочить его за собой, толкнул, но не смог оторвать от земли. Схватить и сбросить бы, но почему-то не получалось.
Вдруг Рафаэль, чуть пригнувшись, поднял его, и пока тот что-нибудь понял, уложил на лопатки.
Зрители вскочили и захлопали в ладоши.
— Кто это такой батыр?
— Из нашей ли деревни?
— Конечно, из нашей, это же старший сын Миргалима.
— Сын учителя Миргалима Смакова...
— Вот как надо бороться, как он того здорово уложил, — удивленно говорили взрослые мужчины.
Бригадир Садык, сидевший справа от председателя, вскочил и услужливо начал:
— Друзья, это неверно, пусть заново начнут, заново... Подножка была.
— Какая тут подножка… Чистая победа.
Но Садыка не слушали. Председатель сам дернул его за рукав и заставил сесть.
— Не бузи, Садык. Ничего не скажешь, правильно уложил. Против правды не попрешь, Садык...
Вышитое полотенце накинули на плечи Рафаэля. Гийниятулла-агай поднял его руку вверх, объявил победителем среди сверстников. Когда он шел к своему месту, каждый хвалил его, хлопал по спине. Фарваз с Нуруллой радовались больше, чем если бы победили сами. Не усидев на месте, торжествуя прыгали.
— Ну, даешь ты Рафаэль, Алмаз-то так не кричал, даже когда упал с племенного жеребенка, ох и напугал ты его. Я не думал, что ты такой сильный, — удивленный Фарваз поздравлял друга.
— Да ты, видать, не знаешь Рафаэля. Если разозлить его — в нем бесовская сила вскипает. Если хочешь знать, я наблюдал, как он играет: двухпудовую гирю перекидывает через ворота, — затараторил Нурулла.
Рафаэль только улыбнулся. Истинным друзьям любая шутка к лицу.
Ребята из соседней деревни посматривали на Рафаэля, но, услышав слова Нуруллы, онемели, поглядывая друг на друга. Заметив это, Нурулла еще пуще разошелся.
— Фарваз, помнишь, как недавно он схватил шестерых пацанов из деревни Таулар, хотевших украсть сено, и, погрузив их вместо сена на телегу, отправил обратно домой, — громко верещал он, чтобы и соседи слышали. А сам незаметно подмигнул другу.
— Да-да, мы стояли в сторонке, грызли тыквенные семечки и смеялись, — вставил Фарваз.
Тут от мальчишек и след простыл. Больше их никто не видел в нашей деревне.
Нурулла, не уставая, может целыми днями рассказывать сказки, сочинять смешные истории и разные небылицы. Рафаэль с Фарвазом слушают его всегда с удовольствием, интересно же.
У Рафаэля есть два брата — погодки. И они начали крутиться возле старшего брата. И весело хохотали от баек Нуруллы, хотя и не все понимали. Пусть все видят, запомнят, они не просто обычные малыши, а братья батыра сабантуя, победителя. Вот какой защитник есть у них...
Хорошо, что они подошли, Рафаэль свернул свой подарок и отдал им.
— Отнесите маме или сестре.
Нур и Рим были на седьмом небе от счастья. Мало того, что брат — победитель, так они понесут подарок, заработанный им в борьбе... Им казалось, что весь майдан смотрит на них, как они идут, как отдадут подарок матери.
Майдан бурлит, у него есть свои законы. В борьбу уже вступили парни и взрослые. Когда друзья почувствовали, что внимание зрителей приковано к новым борцам, они ушли. Ноги невольно понесли их к лесной поляне, где бурлил холодный родник. Тут девушки и парни, держась за руки, водили хоровод. А какие песни! Заслушаешься, они так ласкают слух и обволакивают!

         Не ходи к воде, мой дорогой: 
Весь костюм промочишь дорогой.
Вышила «люблю» я на платочке —
Чтобы меня ты помнил, дорогой.5

Песню запевали девушки. Через два-три слова ее подхватывают парни. Затем хоровод останавливается. В кругу, пританцовывая, появляется девушка и останавливается около своего парня. Потом они начинают танцевать друг против друга под гармонь-двухрядку и, взяв друг друга под руки, кружатся. Остальные хлопают в ладоши в такт музыке и поют:

                   Алый цвет перекрываю красным,
А цветистое в цветы кладу.
Уезжай, милый мой, на учебу,
Выучишься — за тебя пойду.

Распугав всех чертей своей огненной пляской, танцоры идут на свои места. Хоровод продолжается. Теперь запел парень. Это сосед Фарваза — Ислам Сагитов. У него такой низкий голос, точно доносится из кадушки. Поэтому мальчишки сравнивают его с гогочущим гусаком. Скоро он уйдет в солдаты, а его девушка остается, поэтому, говорят, в последнее время он поет только грустные песни:

                   Я с милой прощаюсь, а тут соловей,
Не видно певца среди пышных ветвей,
Не пой на развилке дорог, соловей.
Не пой, соловей, о разлуке моей.

Его девушку зовут Нафиса. Еще не заиграли плясовую, а она уже тут как тут, выскочила на середину и заплясала. Потом остановилась напротив парня, выходи, мол, Ислам. И они вступили в пляс.
Остальные напевают частушки.

                   Вода волной по палубе идет,
И синева внизу и надо мной.
И жизнь ясна, свободой дышит грудь:
Вода идет на палубе волной.

Если бы вы видели эти подбадривания хлопками, увлеченность танцем, жар огня. Когда Ислам закружился с Нафисой, то она в широкой юбке летала, словно бабочка, нет-нет, она готова была птицей взлететь вверх, но не взлетала лишь потому, что придерживала рукой подол...
Рафаэлю взгрустнулось от игр молодежи... Эх, вырасти бы поскорей и вот также петь и плясать, водить хороводы — досыта бы повеселиться. Видно, подобное настроение было и у Нуруллы с Фарвазом — у них также горели глаза. Но пока они просто мелкота.
Чтобы унять свою зависть, они пошли прочь. Гости из соседних деревень распрягли лошадей и привязали их к телегам. Лошади хрумкают сено. А хозяева, расстелив на зеленой траве скатерти, трапезничают. Куда ни глянь — семьи закусывают, смеются, разговаривают. Вот эти — из деревни Таулар, а те — из Карана, эти — из Старого Актау. Среди них и Гилфан-абый — дальний, седьмая вода на киселе, родственник Рафаэля. Он пытается усадить сына Назира на лошадь.
Некоторые захватили даже самовары. С чем может сравниться — пить чай из самовара на зеленом лугу!
— Рафаэль, сынок, — вдруг раздалось вблизи. Это был его отец Миргалим. Он, оказывается, сидел в тени одинокой липы, беседуя со знакомыми мужиками. Перед ними не видно скатерти, лежа на боку на степных цветах, они беседовали о виденном и пережитом. В те довоенные годы в татарских деревнях мужики еще и не ведали о пьянящих напитках.
Отец Рафаэля — учитель. Долгие годы он учил ребят во многих деревенских школах Богадинской волости. Видимо, Миргалим-абый им что-то рассказывал.
Мальчики остановились. В те времена у детей не было привычки вмешиваться в разговоры старших или же ласкаться, подойдя к отцу.
— Да, папа, — отозвался он.
— Играйте дружно и мирно, не балуйте, хорошо, — сказал Миргалим-абый и повернулся к собеседникам.
Чуть поодаль, под тенью другого дерева, расположилась группа женщин. Они не вытянулись на траве, как мужики, а, расправив свои подолы, собравшись в кружок, пели песни. Не громко, а так — для себя. Словно летний дождик, спокойно и ласково. А какие песни, какие песни!
Они ласкают душу, волнуют сердца! Вначале запевает самая голосистая.

                   Уеду я искать свою удачу –
За Волгу, даже, может, за Москву.
Актау, по тебе тогда заплачу,
Как без тебя, родная, проживу?

И тут внезапно, будто теплый ветерок обвил листья деревьев, вступают другие.

                   О встречах наших будешь ли ты помнить,
Когда придешь на берега Идэш?
На берегу ее все птицы, птицы.
Я здесь, а ты, мой сладкогласный, где ж?

— Ох, до чего же напевна эта песня, — не зная, как унять восторг, заохала одна из певиц.
— Интересно, кто придумал эти слова, кто придумал мотив? — вторит вторая.
— Деревня наша уникальной красоты. Потому и песня такая…
— Только наша деревня — Новый Актау, что расположена вдоль речки Идэш — обладает такой неповторимой красотой, одним словом, мы с вами живем в райском уголке природы.
... На берегу Идэш, реки моей любимой,
Забуду ли тебя я, мой любимый... —

продолжили они. К ним присоединились птицы, примостившиеся на деревьях, а в небе, стремительно летая, словно в колыбели качаясь, поддерживал их жаворонок.
Пройдешь дальше — там другая группа. Эти уже поют под тальянку:

Увижу ли Москву я из Казани,
Когда на лестницу взберусь?
Услышат ли меня мои дружочки,
Когда я с горя соловьем зальюсь?

Кураист играть, поди, не станет,
Если не башкирский тот курай.
Петь и плакать наш влюбленный станет,
Если в сердце горя — через край.

Почему так мелодичны и напевны наши татарско-башкирские песни, почему так рвут-надрывают душу?! Начнешь петь — не напоешься, слушать будешь — не устанешь... Разрывают сердце, телу дают мощь и силу эти песни. Бывает и так, что хочется кувыркаться на траве, заплакать. А Рафаэлю захотелось взлететь птицей, бежать, схватить теплый, летний ветерок.
— Айда, ребята, в лес, — сказал он и припустил бегом. Вскоре он обернулся и увидел, что Нурулла с Фарвазом несутся, не желая отставать от него.
Добежав до леса, они остановились, чтобы передохнуть.
— Ребята, давайте и мы споем, — предложил Рафаэль. — Здесь никто нас не слышит, напоемся досыта.
Не стали раздумывать, мол, какую песню, ясно ж какую — «Берега Идэш».

О встречах наших будешь ли ты помнить,
Когда придешь на берега Идэш?
На берегу ее все птицы, птицы.
Я здесь, а ты, мой сладкогласный, где ж?

Их песню подхватила листва деревьев, колышущаяся на ветру. Птицы стали вторить им. Казалось: вся природа, вся округа, степь и луга подпевают им... Запоешь о нашем Идэше — трудно остановиться... И продолжить бы так хорошо начатую песню, да не могли вспомнить слова.
— Давайте, сами придумаем слова... — предложил Фарваз. — Надо было запомнить, когда пели женщины...
— Давай.
Только вот слова не складывались.

                   На деревьях соловьи поют,
Трель спешит нагнать другую трель.
И черемуха стоит в цвету –
Слушает, как славим мы Идель, –

попытался продолжить Рафаэль. Слова будто бы и хорошие, но совсем не ложились в мелодию.
— Нет, ребята, не получилось, — заявил Фарваз. — Сейчас я попытаюсь.

                   Я с милой прощаюсь, а тут соловей,
Не видно певца среди пышных ветвей.
Не пой на развилке дорог, соловей!
Не пой, соловей, о разлуке моей!
— Тоже мне, сочинил... Ты же стянул ее! Это поют парни, которые уходят в армию... — внес ясность Рафаэль.
Фарваз расхохотался. Он и сам знал об этом.
— Нурый, теперь твоя очередь, — он повернулся к Нурулле, который сидел, прислонившись к дубу, росшему на опушке леса.
— Спел бы, да не хочу, как вы, невесть что нести.
Они расхохотались.
— Возьми и спой любую, как я. У песни нет хозяина, — посоветовал ему Фарваз.
Нурулла оживился. Он оглянулся по сторонам, как кот, съевший масло, нет ли кого поблизости.
— Сейчас я спою, но только, чур, никому... Можете заткнуть уши, но только без обид, ладно?.. — И, рискнув, во все горло затянул:

Хаерелбанат — свет солнца моего!
Молюсь на девушку, но, Боже мой,
Под юбкой Хаерелбанат не носит ничего!

Они обомлели. Стояли, не веря своим ушам, а потом стали кататься от смеха по земле. Громче всех хохотал сам Нурый.
— Ну, Нурый, даешь...
— Где ты ее слышал? Кто придумал? Ну и спел же ты...
Нурулла — бесхитростный мальчуган, все выложит, как есть. Оказывается, как-то вечером он пошел за сарай. В соседнем дворе увидел Мирзаяна, который хоть и вернулся из армии, но курил тайком от родителей. Вот он и напевал ее. Сам, мол, поет, а сам хохочет...
— Повтори еще раз. Спою ее дома, старшим братьям, мол, слышал от Нурыя, — сказал Фарваз.
— Спой, если у тебя во рту лишние зубы, — пригрозил Нурулла. — Если взрослые услышат, то такое тебе устроят — мало не покажется. Не отделаешься, свалив на меня.
И все равно смешно и весело. Босоногие мальчишки, положив руки на плечи друг друга, как это делают парни перед уходом в армию, напевая, направились к деревне. К майдану. Но песня о Хаерелбанат не давала им покоя. Хоть они дали обет — никому ни слова, — но на языке вертелись ее слова.